В волчьей пасти - [32]

— И мне это было бы не по вкусу, — озабоченно вздохнул Пиппиг.

— Что же мы давать для малый ребенок? — Кропинский беспомощно повел плечами. — У него такие тонкие ручки, такие тонкие ножки!..

Пиппиг ощупал худенькое тельце. Да, в чем только душа держится!

— Малый ребенок надо иметь хлеб, белый хлеб, и сахар и молоко.

Пиппиг рассмеялся.

— Молоко? Да что с тобой, Мариан! Не могу же я кормить его грудью.

Кропинский озабоченно покачал головой. Пиппиг двумя руками потер бритый затылок и вдруг выпалил:

— Ну, ясно! Малышу нужно молоко.

— Откуда же ты возьмешь?

Но у Пиппига, по-видимому, уже возник план, а если он что-либо решал, то не допускал колебаний.

— Пиппиг-цыпик, не тужи и себя покажи! — задорно произнес Пиппиг, но тут же подсел к ребенку и ласково похлопал по его ручонке. — Вот увидишь, мой маленький, завтра дядя Пиппиг пойдет на большой луг, там много коров, и они делают «му-у»… — Ребенок улыбнулся. Пиппиг обрадованно взял его личико в руки. — Ты еще научишься у нас смеяться, малыш! — И, хитро подмигнув, ткнул недоумевающего Кропинского пальцем в плечо. — А ты завтра покормишь его грудью, понятно?

В канцелярии Гефель не стал распространяться о том, как изменилось положение. Ребенок останется в камере, все понемногу улаживается, объяснил он, многозначительно кивнув в сторону кабинета Цвейлинга. Заключенные из вещевой команды сразу его поняли.

— Не болтайте о том, что у нас тут в камере…

Конец фразы Пиппиг заменил выразительным жестом. Этим все было сказано.

По окончании работ Гефель сидел за своим столом. Пиппига не было. Многие заключенные уже улеглись на нары. Позади Гефеля тесной кучкой сидели несколько человек и усиленно перешептывались.

У капо вещевой камеры путались мысли, теснило грудь. Он подпер руками голову и закрыл глаза. Ему давно уже было ясно, что он должен дать Бохову отчет в своих действиях. Неужели он трусил? Наверно, надо было спрятать ребенка и никому об этом не говорить? Даже Бохову, даже Кремеру?

Гефель все глубже погружался в унылые думы. Но вот шепот за спиной дошел до его сознания.

Под Оппенгеймом американцы создали новое предмостное укрепление. Танки прорвались на восток! Их авангард достиг Майна у Ганау и Ашаффенбурга. Восточнее Бонна идут маневренные бои. Гарнизон Кобленца отведен на восточный берег. В Бингене уже сражаются на улицах.

Гефель прислушался внимательнее. Вот как они уже близко! Как быстро идут дела!

«Ребенка просто надо было спрятать», — нашептывал ему внутренний голос. Он открыл глаза.

Действовал ли он обдуманно и последовательно? Он послушался веления сердца. Не устоял под напором чувств. Значит, сердце оказалось сильнее ума?

Чувствовать — мыслить, мыслить — чувствовать…

Думы Гефеля скользили, как корабль без руля. Измученный человек измышлял для себя тысячу оправданий. Что сделал бы он, проходя мимо стремительного потока, в котором тонет ребенок? Не думая о себе, он бросился бы в быстрину, и это было бы самым естественным.

Гефель глубоко вздохнул. Пойти к Бохову? К Кремеру? Кому сказать, что он набедокурил?

В третьем бараке помещались «прикомандированные», то есть заключенные, работавшие в офицерском казино кельнерами или на кухне, а также обслуживавшие эсэсовцев в качестве портных, сапожников, посыльных и слуг.

— Добрый вечер, Карл!

Пиппиг подсел к работавшему в эсэсовской кухне Вундерлиху и хитро ему подмигнул. Вундерлих сразу заметил, что у коротышки что-то на уме.

— Чего тебе?

— Молока!

— Молока? Для чего, собственно?

— Чтобы пить, дурень!

— Тебе?

Пиппиг сделал вид, что обиделся.

— Что до меня, я бы выпил пива, если бы оно было. — Он притянул Вундерлиха к себе и шепнул ему на ухо. — У нас ребенок.

— Ч-что такое?

— Тс-с!

Пиппиг осторожно огляделся и, положив руку на плечо Вундерлиху, шепотом посвятил его в «тайну».

— Такие-то дела, Карл, а малышке нужно молоко. Вот такие у него ручки, вот такие ножки. Как бы бедняжка не скапутился у нас. Так послушай, Карл, всего два стакана!

Вундерлих задумался.

— А как ты пронесешь молоко через ворота?

Значит, он согласен? Пиппиг просиял.

— Это уж моя забота.

— А если тебя накроют?

Пиппиг рассердился.

— Пиппиг-цыпик, не тужи и себя покажи!

Вундерлих засмеялся. Но задача была не из простых: как Пиппигу добраться до молока? Наконец было решено: Пиппиг придумает себе какое-нибудь дельце с выходом «наружу», ну хотя бы понесет старую одежду в эсэсовскую швальню. Итак, молоко требовалось доставить в швальню.

Вундерлих оглянулся и кивком подозвал одного из посыльных.

— В чем дело? — спросил тот, подходя к столу.

— Послушай, завтра с утра зайдешь ко мне и отнесешь в швальню бутылку молока. Руди придет за ней туда.

Посыльный протянул Пиппигу руку.

— Добрый вечер, Руди!

— Добрый вечер, Альфред!

Для посыльного такое поручение было пустяком. Он мог свободно ходить по всей территории лагеря.

— Будет сделано! — сказал он, не расспрашивая ни о чем, так как даже необычное дело всегда выполнялось как само собой разумеющееся.

— Нужно еще предупредить Отто, — сказал Вундерлих и отправился с Пиппигом в другой конец барака.

Отто Ланге, капо эсэсовской швальни, пожилой, в прошлом зажиточный портной, попавший в лагерь за «распространение слухов», стоял у громкоговорителя и слушал передачу последних известий.