В волчьей пасти - [114]

Вокруг роя согнанных в одно место тысяч людей лагерной охране приказано было образовать заградительную цепь. Блокфюреры исчезли. Возле административного здания все опустело. Толпа стояла час и другой. Спустились сумерки. Эшелон не мог отойти. Швааль без передышки звонил на веймарский вокзал. Приготовленные товарные поезда не имели возможности тронуться с места — путь был забит. Прошел еще час, а евреи-заключенные все еще стояли у ворот. Над их головами шагали по мосткам часовые на главной вышке, время от времени с любопытством поглядывая вниз, на скопище людей. Взявшись за руки, стояли охранники вокруг стиснутой массы. Исполненные страха, ждали согнанные евреи, что будет дальше. Здесь, на виду у эсэсовцев, они не решались заговорить с лагерной охраной. Но глазами они молили: «Вы в таком же положении, как и мы. Зачем же вы держите нас?» Один из охранников, чувствуя на себе неотрывный взгляд заключенного-еврея, подумал: «Если этот побежит, я не стану хватать его…» Кто знает, существует, ли таинственный обмен мыслями? Оба заключенных неподвижно смотрели друг на друга. Еврей застыл на месте. Казалось, он не дышит. Он весь напрягся. Вдруг он пригнулся. Охранник почувствовал, как его сосед двинул рукой, но еврей-заключенный уже проскользнул под цепью и помчался прочь. Это смелое бегство вызвало «цепную реакцию». Четыре, пять, десять человек проскользнули вслед за первым и пустились бежать по апельплацу. Толпа заколыхалась и начала напирать на охрану. Цепь охранников оказывала сопротивление. Но таинственный ток уже был пущен. Охранники хватали бегущих, но только для того, чтобы не все убежали сразу. Потом они сами подняли руки и дали проскочить новым десяткам людей. Странные мысли мелькали при этом в головах охранников. «Что нам делать? Они снова и снова удирают от нас! Мы всячески стараемся их удержать, но ничто не помогает…» Однако гораздо более странным было то, что у ворот не возникло никакого движения. Часовые на вышке не поднимали шума, хотя, несмотря на темноту, должны были заметить бегущих людей. Не появлялся также ни Рейнебот, ни кто-нибудь другой из начальства. Может быть, все дело было в том, что Рейнебот как раз находился у Швааля. А может, часовые на вышках думали: «Ладно, бегите, нас это не касается. Все равно скоро конец!» Все новые и новые группы исчезали с молчаливого согласия лагерной охраны, и вскоре у ворот никого, кроме охранников, не осталось. Капо пожал плечами:

— Ну что ж, пойдем и мы. Стройся!

Тихо, словно заботясь о том, чтобы никто не услышал, строилась лагерная охрана. Сперва робко, затем все более уверенно, она промаршировала по апельплацу назад. Когда охранники миновали первый ряд бараков, навстречу вышел Кремер. Он все видел. Капо снова пожал плечами, как бы выражая покорность судьбе.

— Ступайте в барак! — только и сказал Кремер, и действительно, что еще можно было сказать в этой своеобразной ситуации?

— Ступайте! — сказал он и заключенным, работавшим в канцелярии, когда вернулся туда, а потом и сам ушел в свой барак.

— Шли бы они… — грубо ответил он на вопрос Вундерлиха, собирается ли он дать ночной свисток. — Я вообще не стану больше давать никаких свистков.

Бегство заключенных-евреев не вызвало никакого отклика со стороны начальства. Этот факт трудно было постичь. Может быть, Рейнебот, возвратившись от Швааля, сказал себе примерно то же самое, что и часовые на вышке?

Доложил ли он вообще начальству лагеря об исчезновении евреев? Может быть, там не было Клуттига, который, конечно, стал бы беситься и поднял у ворот целую бурю?

Вечер сменила ночь. В бараках все уже знали, что лагерная охрана позволила евреям удрать, и ждали новых событий. Подозрительно прислушивались люди к тишине, каждый миг ожидая, что заорет громкоговоритель. Но зловещий аппарат над дверью молчал. Ожидание слабело. Многие поплелись в спальное помещение и заползли в свои гнезда на нарах.

Блоковый писарь-немец и два поляка-дневальных из Малого лагеря еще не спали.

Уже вторую ночь сидел Прелль в тайнике. Ему приходилось все время держать тело в согнутом положении. Это было мучительно. То и дело подгибались колени. Он не мог ни повернуться, ни сесть, ни опуститься на корточки, только головой упирался он в стенку шахты. День сейчас или ночь? Прошли сутки, или два дня, или четыре? Прелль стонал, он устал и измучился. Он закрывал глаза, но уснуть не мог. Пока он сохранял неподвижность, боль в мышцах затылка притуплялась, но при малейшем движении его будто пронизывало огнем. Прелль стискивал зубы.

И вдруг он вздрогнул. Крышка над его головой шевельнулась. Молнией пронеслось в мозгу: «Попался!» Но тут же он услышал знакомый голос, который шептал:

— Фриц! Дружище! Ты еще жив?

Дружеские руки подхватили его и вытащили наверх. Прелль трясся мелкой дрожью. Сырость и ночной холод пробирали его сквозь шинель.

— Скорей в барак!

Поляки подхватили его, и Прелль повис между ними, волоча онемевшие ноги. В клетушке писаря он понемногу пришел в себя.

Писарь дал ему кружку подогретого супа. Дрожащими руками Прелль поднес ее ко рту, и теплота, разлившись по телу, оживила застоявшуюся кровь. Только теперь он вспомнил о хлебе. Вытащив краюху, которая уже зачерствела, Прелль жадно откусил от нее. Тут влетел один из поляков.