В тупике - [62]

Иной раз он поднимался к каменщику Садыгу и говорил ему: «Ты, наверно, устал? Отдохни, дай-ка я поработаю!»

А каменщик Садыг, глядя, как аккуратно, как умело ведет он кладку, говорил ему: «Эй, Кафар, да ты же прирожденный каменщик! С первого раза так легко кладешь кирпич на его родное место — словно не кирпич, а жемчуг на нить нанизываешь».

Ему вообще нравилось подниматься на последний этаж, даже просто так, без дела, чтобы просто полюбоваться отсюда, с высоты, на дома, улицы, машины, людей. И еще здесь открывались вдруг глазу глубина и простор неба, белоснежные облака, плывущие в глубине этого простора. «Я за эти годы, — думал он, — чуть было вовсе не забыл о том, что существует на свете этот простор, эта глубина, эти белоснежные пушистые облака…»

Как-то придя на работу, Кафар увидел, что у ворот его ждет маленький охранник Керем — одет не по-рабочему, держит в руке какую-то бумагу. Когда Кафар поравнялся с ним, охранник протянул ему бумагу.

— Что это? — спросил Кафар.

— Заявление. Я увольняюсь, тут нужна ваша подпись.

— Увольняешься? А зачем? Есть ли смысл уходить с такой спокойной работы?

Охранник пожал плечами и хмыкнул.

— А что делать? У меня диабет, а теперь проклятый сахар снова увеличился, мучает меня. А при диабете самое главное — это вовремя есть и вовремя делать уколы.

— Ну, если диабет… Тебе виднее, — Кафар завизировал заявление. — Вообще-то жаль, что ты уходишь. Мне кажется, ты честный человек. А здесь как раз и нужны честные люди.

— Ну, насчет этого не беспокойтесь, — опять хмыкнул охранник. — Найдется еще более честный, раз он здесь так нужен.

— Найти-то, конечно, человека мы найдем, просто я о тебе подумал — а вдруг останешься без…

— А вот это уже не ваша забота! — резко бросил охранник.

Теперь пришлось пожать плечами Кафару…. В конце дня охранник Керем снова подошел к нему и помахал трудовой книжкой.

— Ну вот и все дела!.. — Он сунул книжку, во внутренний карман, подумал о чем-то и усмехнулся. — Скажу тебе честно, прораб: нет у меня никакого диабета, ты не смотри, что я такой худой — я еще крепкий, как… как лесоруб, во!

Кафар удивился.

— А чего же ты тогда увольняешься, если не болен?

— Опять скажу честно: из-за тебя.

— Из-за меня? Но почему? Что я тебе сделал? Ведь за все это время я ни разу тебе даже грубого слова не сказал…

— Что я, женщина, что ли, чтобы грубых слов бояться? Я мужчина, понял? И хочу, чтобы руководил мною тоже мужчина. Пусть он обругает меня, если надо — пусть даже побьет. Но при этом он пусть даст мне заработать, понял? А ты у меня кусок хлеба изо рта вырвал! Ты что думаешь, я без этой пылищи не проживу? Или мне в самом деле спокойная работа нужна? Да я пришел сюда, чтобы заработать, понял? Прораб, который до тебя был, — он давал мне заработать, принести в дом детям кусок хлеба. А как бы я, по-твоему, прожил на свои восемьдесят рублей, на одну зарплату? Да восемьдесят рублей — их только на хлеб и хватит, хоть это-то ты можешь сообразить? И вот еще что, прораб… Ты… Ты подлый человек! Ты другим заработать не даешь, а потому и сам всю жизнь будешь ходить впроголодь!

— Да я… — задохнулся Кафар. — Никогда я не ходил голодным… Я честный!

— Ай, несчастный ты человек! Да разве твоя жизнь — это настоящая жизнь? Я хоть и простой охранник, и то раньше гораздо больше тебя зарабатывал!

— Ты не зарабатывал, ты воровал…

— Воровал? Ну, назови так. Только что я, по-твоему, один ворую? Да здесь все — все, кроме рабочих, живут за счет этого кирпича, этого песка, этих досок! А если б рабочие могли — они бы тоже… Они бы давно уже все здесь разграбили!

— Так что, по-твоему, — сжал кулаки Кафар, — выходит, все здесь жулики, да?

— Да, да, да! — закричал охранник, бледнея. — Все жулики, потому что по-другому никто не живет! Один только ты… только ты не в счет, ты сумасшедший! Знаешь, ты кто? Правильно начальник Ягуб тебе сказал, ты этот… Ты Дон Кихот, вот кто! Дон Кихот несчастный!

Кафар бросился на него, и вдруг ноги его подломились, в глазах потемнело от боли, и он без сознания рухнул на пол…

…Очнулся Кафар уже в больнице. У его постели, с глазами, полными слез, сидела Фарида, тут же были и дети — насупленный Махмуд и заплаканная Чимназ.

— Что со мной случилось? Где я? — еле слышно спросил он врача, щупавшего его пульс.

Врач улыбнулся:

— Ничего страшного, дорогой, ничего страшного. Просто небольшое нервное потрясение. Вы, видно, переутомлялись последнее Бремя, нет? Ну ничего, полежите у нас немного, мы вас подлечим, и все будет в порядке. Самое страшное уже позади. Пока постарайтесь уснуть. — Он повернулся к Фариде. — Долго не задерживайтесь, дайте больному несколько часов поспать спокойно. — И перешел к следующей койке. Фарида, оглядываясь по сторонам, сказала тихо:

— Видишь, велит уходить… Я пойду, приготовлю тебе чего-нибудь, ладно? И сегодня же принесу…

— Да и мне, папа, — сказал вдруг Махмуд, — кровь из носу, надо сегодня с руководителем дипломной работы встретиться.

Кафар молча кивнул им обоим: идите, занимайтесь своими делами.

Он хотел, чтобы ушла и Чимназ, хотел побыть один, но дочь осталась с ним. Она сидела на краю кровати, держала отцову руку и слегка поглаживала ее. Прикосновение это было так приятно, что Кафару казалось, будто тепло дочкиных рук способно совсем утишить его сердечную боль. Туман в голове мало-помалу рассеивался, мысли начали проясняться, он вдруг вспомнил, как попал сюда, из-за чего.