В третью стражу - [16]

— Говорите, что желаете, — объявил он глядя на всех троих разом, хоть это и было невозможно, — и ваше желание будет исполнено. Одно желание на вас троих. Говорите!

Это уже становилось если и не интересным, то уж всяко любопытным. Если бы у Степана была шапка, он бы сейчас, как в фильмах про старину, ударил ей о землю.

— Молодым быть обратно хочу! Чтобы мне снова было двадцать лет! Что, дед, слабо?

— Разве сейчас жизнь? — Федорчук то ли от волнения, то ли от выпитого снова забыл о своей мове, — Вот раньше была жизнь! Разные там джентльмены в бабочках, барышни в шёлковых платьях… Туда хочу! Що, не сдюжишь, дiду?

— Нудная у меня жизнь, старик, — вступил Ицкович, — дом-госпиталь-пациенты со своими геморроями, — снова дом. И так по кругу. Надоело! Хочу такую жизнь, чтобы чувствовать, что живу! Как? Отработаешь мои шестьсот пятьдесят евро, дедуля?

«От ты ж, жид пархатый!», — с восхищением подумал Степан. — Переплюнул всё-таки!

А старик оглядел всю компанию и произнёс:

— Ну что же, добрые люди. Многого вы хотите, но раз уж на то пошло… Не давши слова — крепись, а давши — держись, так, что ли? Утро вечера мудренее. И каждый получит по вере его!

Голос его неожиданно изменился, стал глубоким и сильным. Завыл холодный ветер. На указательном пальце левой руки яркой вспышкой блеснул огромный камень в невесть откуда взявшемся там перстне. Степан инстинктивно зажмурился, а когда открыл глаза, старика уже не было. Ветер утих. По набережной по-прежнему брели группки празднующих Новый Год туристов.

— Sorry, could you tell us how can we reach the Nieuwmarkt place?[25]

* * *

Он не запомнил своего сна. Но что-то ему снилось, и это было что-то приятное, потому что чувствовал себя он сейчас выспавшимся и отдохнувшим. Открыл глаза и потянулся. Отбросил одеяло и с улыбкой встал с кровати, но улыбка ненадолго задержалась на его губах.

Судя по всему, он здорово погулял вчера. Можно сказать даже — ЧЕРЕСЧУР здорово, если умудрился влезть в чужие трусы. Трусы были странные: белые, шёлковые, длинные, почти до колен. Разумеется, он в жизни такие не носил, и вообще они выглядели какими-то… «Чем это я занимался вчера? Нет, в постели вроде бы больше никого нет. Или ОНА уже ушла? Как её, кстати, звали? Кого? Бред…» — эту ночь он провёл, к сожалению, один. Но больше так напиваться нельзя — действительно, до беспамятства.

«Где здесь дверь в туалет? Я больше не вытерплю. Ну, наконец-то! Приятное ощущение всё-таки. А это что такое?» Пропала душевая кабина. Вместо неё — большая ванна прямо посреди комнаты. Или так и задумано? «Но как, ради бога, я этого не заметил вчера? Ведь, кажется, принимал душ… Нет, точно принимал! Или все-таки стоял прямо в ванне? Чушь какая-то — надо будет узнать на ресепшене, что это значит и, вообще, с какой стати?!»

Э-э-э… кстати! А где телевизор? И этого нет! Прямо, как у Булгакова, чего не спросишь, того нет. И как там, у классика, было дальше? Совсем вылетело из головы! А вот, радио! Слава Богу! Ну, нет, один — разъединственный канал, и тот по-голландски. Ни одного знакомого слова. А нет, вот кто-то по-французски — «хочет воспользоваться случаем передать наилучшие поздравления…». А, чёрт — пошёл голландский перевод.

Так он ничего из новостей этих узнать и не смог, а между тем было бы любопытно узнать, что происходит за стенами гостиницы утром первого января 2010-го года.

А что там, кстати, происходит? Он подошел к окну, отодвинул занавески, в комнате стало светлее. Улица была непривычно пустой. Авто почти нет, а которые есть, какие-то… не такие, откуда-то издали доносятся гудки клаксонов. И цокот копыт лошади, тянущей телегу с какими-то ящиками. Экологи, мать их! Как там всё-таки было написано в «Мастере и Маргарите»? Это важно, вот только почему?

Улица, что не так с улицей? Велосипеды есть, машины какие-то все из себя. А ведь вчера были нормальные и много! Не бывает так, что напротив большой гостиницы после новогодней ночи всё не заставлено автомобилями. Просто не бывает! И повозка, такую повозку он видит здесь в Амстердаме впервые. Разве что на старых чёрно-белых фотографиях. Блин, что было у Булгакова? Это важно, важно и ещё раз важно!

Стоп, а кто он сам? Как его зовут? Имя! Kim ty jesteś?[26] Where you came from?[27] Действительно, откуда? Секунду, на каком это он подумал языке? Вторая фраза — по-английски, а первая? По-польски? Откуда он знает польский? Как откуда? От матери — она ему ещё пела колыбельную: «A-a, kotki dwa, szaro-bure obydwa…»[28]. Чушь какая! Мать ему пела «Шёл отряд по бережку, шёл издалека…»! А откуда он знает английский? Ну как, откуда? Из школы, конечно. Мистер Макфарлейн от литературы так и говорил: «Юные джентльмены, вы должны так владеть вашим родным языком, чтобы Шекспиру не было стыдно за своих потомков».

«Родным»?

«Русский язык велик, могуч» — кто это сказал?

Так какой язык ему родной? Кто его мать? Кто его отец? Когда он родился?

С какого момента он вообще себя помнит? Да, конечно, с трёх лет. Первое воспоминание в его жизни — день рождения. Торт с тремя свечками. Он их задул с третьего раза. Мама поцеловала его в лоб. А все были какими-то взволнованными: мама, папа, дядя Конрад и остальные. Потом он узнал, в чём было дело — именно тогда началась Великая Война. А ещё через три года его шестой день рождения тоже вышел грустным — мама постоянно вытирала слёзы, потому что в Бельгии погиб дядя Конрад. Польский эмигрант, служил во французской армии и был убит немецким снарядом после прямого попадания в штабной блиндаж где-то при Пашендейле.