Сразу за площадью праздничная толпа не то что бы исчезла, но значительно поредела. Многоголосый гул пропал, остались отдельные голоса на местном, французском, английском и немецком языках. Ближе к каналу какой-то женский голос недовольно верещал по-русски: «Я же тебе говорила, быстрей надо! А ты, успеем, успеем… Ну и где этот твой фейерверк, я тебя спрашиваю?!». Немножко фейерверков было и здесь — периодически с обоих берегов канала в небо с шипением взлетали ракеты и с громким треском рассыпались над крышами разноцветными искрами.
Ругающиеся соотечественники остались позади. С канала тянуло холодом, но снега почти не было. Так чуть-чуть и кое-где, но зато на деревьях, скамейках, бортах барж и катеров, везде был лед. И Ицкович, несмотря на выпитое, уже начал поеживаться в своем не слишком подходящем для такой погоды плащике.
— Так, — твердо заявил Олег, останавливая компанию на пороге открытого питейного заведения. — Или мы сейчас зайдем, или я дам дуба!
— Ни в коем случае! — Заявил Матвеев, обнимая Олега за плечи. — Мы не дадим тебе погибнуть, Цыц! Мы согреем тебя своим дыханием.
— Пошел на фиг! — Отмахнулся Олег. — Ну, по полтинничку и вперед?!
— Нет, — заявил на это с самым серьезным видом Федорчук. — На это я пойтить никак не могу!.. «Стописят» и ни граммом меньше, — Добавил он со смехом, оценив выражение лица Олега.
* * *
Из-за угла дома, красного, с белыми — хорошо заметными в свете фонарей — полосками кирпичной кладки, кто-то вышел. Очень невысокий и какой-то сгорбленный.
— Люди добрые! Помогите Христа ради! Век за вас Бога молить буду! — последней вещью, которую Степан Матвеев ожидал найти в новогоднем Амстердаме, был нищий, просящий подаяние на чистом русском языке.
Все трое остановились. Похоже, для Федорчука и Ицковича это оказалось ничуть не меньшей неожиданностью. Степан шагнул вперёд, собираясь рассмотреть это странное явление природы поближе, оглянулся по сторонам — ещё не хватало, расслабившись, нарваться на хитрую «подставу». Но поблизости никого не было — да и вряд ли кто рискнёт напасть на троих здоровых пятидесятилетних мужиков. Хотя соотечественники горазды на РАЗНЫЕ выдумки — в этом Степан убедился в казавшиеся теперь такими далёкими девяностые. Поэтому расслабиться он себе не позволил. Его товарищи остались несколько сзади — так что опасность со спины ему не грозила. Вблизи неизвестный оказался обычным сморщенным бородатым стариком в старом пальто.
— С Новым Годом, дед! — поприветствовал его Степан, — Ты что, действительно, русский?
— А как же иначе? — затараторил старик, — Русские мы, канешна. Вот, и документ по всей форме имеется, — и к удивлению Матвеева вытянул из кармана и протянул к свету какую-то странного вида бумагу, пожелтевшую, исписанную черными с завитушками буквами и украшенную выцветшей печатью с двуглавым орлом. Вот только птица эта показалась Степану какой-то очень уж старорежимной, да и сама бумага, скорее наводила на мысль о подорожной, чем о справке из посольства. «Сей документъ удостоверяетъ, что…». Дальше и разглядывать не стал — какая разница. Раз люди умеют подделывать денежные купюры со всеми степенями защиты, то нарисовать какой-то мелкий квиток от руки для них — раз плюнуть. Он и сам, был грех, пару раз сделал парочку таких. Кстати, а что это вообще такое, «подорожная»? Да ещё со старинными твёрдыми знаками…
— Добрый человек, — повторил дед, — помоги душе християнской. Невмоготу мне здесь у немцев, занесла вот, дурака, нелёгкая. А теперь что ж? Которы год уже за грехи свои мытарюсь. На хлеб не хватает, побираюсь вот Христом-богом.
Что-то здесь было не так. Никак не полагалось этому человеку со всеми этими словами находиться здесь, в центре Европейского Союза на берегу амстердамского канала. И вообще какой-то это был СТРАННЫЙ нищий! Но додумать свою мысль до конца Матвеев не успел. Его раздумья прервал незаметно подошедший к ним Ицкович, молча сунувший в руку бомжа несколько скомканных купюр.
НИ ФИГА СЕБЕ!
— Помогай тебе Христос, — начал кланяться старик, — хоть и не нашей ты веры, а человек, видать, добрый!
На это Олег только хмыкнул и все так же молча отошел в сторону.
— Тримай, дiду, — теперь деньги протягивал хохол, — i щоб нiхто не сказав, що Вiктор Хведорчук блiжньому у нуждi тай не допоможе, — огляделся он вокруг.
Теперь, судя по всему, настала очередь самого Степана. Бомж это или не бомж, жулик или нет, русский он или не русский, а ударить лицом в грязь перед школьными приятелями Степан Матвеев, доктор наук и профессор, не мог. Поэтому он вытянул из внутреннего кармана пальто кошелёк и, не глядя, дал старику всю оставшуюся там бумажную наличность. Что там какие-то пятьсот евро? Один раз живём, в конце концов!
Вокруг было непривычно тихо. Исчезло даже шипение и треск ракет.
— Спасибо вам, люди добрые, — сказал дед, — уважили вы старика, ой уважили. Ну, раз вы ко мне по-хорошему, — поймал он за пальто собирающегося идти дальше Ицковича, — то и я с вами по-хорошему буду. Что вы у меня попросите, то ваше будет.
Теперь он уже не выглядел сгорбленным, сморщенным и вообще БОМЖОМ. Казалось, стоящая перед ними фигура светится изнутри.
