В тисках провокации. Операция «Трест» и русская зарубежная печать - [102]
Во всяком случае, пресловутый «Трест» в апреле 1927 года кончил свое существование.
Мы удачно перешли границу и получили распоряжение абсолютно прекратить всякое сношение с кем бы то ни было из уцелевших членов провалившейся организации. Парижский центр счел, что среди уцелевших (как, впрочем, и среди арестованных) могут быть еще не известные нам агенты ГПУ, а с другой стороны, полное прекращение связи с нами способствовало спасению подлинных «контр-революционеров». Я могу категорически заявить, что с этого времени никаких сношений с бывшими «трестовиками», оставшимися в Сов. России, наша организация не имела. Из этого ясно, что эмигрантские «подозрения» или «разоблачения» каких-то новых провалов нашей организации в связи с «Трестом» не имеют никакого основания и являются плодом больного воображения и только полезны для самого ГПУ. Что касается Опперпута, то он раскрыл нашей организации, по его словам, все, что сам знал о деятельности ГПУ и некоторых других советских учреждений. Он назвал также имена известных ему агентов ГПУ, бывших в «Тресте». Относительно его самого могло быть два мнения: либо верить его словам о том, что теперь он действительно изменил ГПУ (навсегда ли? — другой вопрос), после того как столь долго он служил ему и предавал нас; либо, с другой стороны, можно было предположить, что в его лице мы имеем начало новой грандиозной и смелой провокации ГПУ. Я лично держусь об Опперпуте первого мнения и верю его указаниям относительно мотивов, далеко не идейных, заставивших его изменить ГПУ[432]. Как бы то ни было, даже при этом толковании Оп-перпут, конечно, не заслуживал к себе никакого доверия. Другие считали его по-прежнему агентом ГПУ.
Из центра мы получили приказание тщательно наблюдать за Опперпутом, не посвящать его ни в какие дальнейшие планы и ко всем его словам относиться с величайшей осторожностью. Остерегаясь тех лиц, на которых Опперпут указал как на агентов ГПУ, и порвав с ними, как сказано выше, всякие сношения, мы тем не менее не сочли себя вправе только на основании показаний заведомого провокатора — Оп-перпуга — считать доказанным предательство других лиц. Приходится констатировать, что еще в мае 1927 года «разоблачения» Опперпута появились в газете «Сегодня» (Рига). Давший нам показания Опперпут заявил, что он раньше проповедовал террор по приказу ГПУ, но что он теперь искренно держится этого мнения. Ему было отвечено, что принимать участие в качестве организатора террористических актов ему не будет дозволено, но что, если он хочет, ему будет дана возможность в качестве рядового террориста перейти границу. Опперпут вызвался совершить довольно крупный террористический акт. О каких-либо других действиях и планах нашей организации он, конечно, не был поставлен в известность.
В сопровождении одного доверенного члена нашей организации Опперпут действительно перешел границу СССР и удачно совершил тот террористический акт, о котором говорил. На возвратном пути Опперпут вместе со своим соучастником был застигнут ГПУ. По полученным нами сведениям, как было условлено, оба они, отстреливаясь, побежали в разные стороны. Согласно опубликованному сообщению ГПУ, Опперпут был убит. Конечно, к этой версии надо относиться с величайшей осторожностью. Возможно, что Опперпут убит, но возможно, что он попал живым в руки ГПУ. В этом случае возможно и то, что он снова на его службе. Как бы то ни было, достоверных сведений о судьбе Опперпута у меня не имеется…
Продолжая существовать в активной борьбе против большевиков, я, к сожалению, не могу в печати подписать это письмо моим подлинным именем. Надеюсь, однако, господин Редактор, что Вы не откажете в любезности засвидетельствовать, что источник получения этого письма внушает Вам полное доверие (с. 5–6).
Все эти сведения приобретают особенную остроту, если установить имя автора статьи. Хотя оно никогда и никем названо не было, вычислить его не составляет чрезмерного труда. Это, несомненно, Георгий Николаевич Радкович-Шульц, муж М. В. Захарченко. В июне 1927, после того как его жена и Опперпут ушли в свой последний поход в Россию, он встал во главе подготовки в Финляндии следующих боевых отрядов, в том числе тех двух групп, которые пересекли границу в августе. В сентябре, после процесса пяти, советское правительство потребовало высылки Радковича из Финляндии, наряду с Ларионовым и Мономаховым, участниками покушения в здании на Мойке, и он сразу выехал в Польшу[433]. О его настроении в те месяцы, после оглашения советского коммюнике о ликвидации группы Захарченко и Опперпута, дают яркое представление воспоминания Пепиты Бобадилья. Он, по этому свидетельству, отказывался верить в гибель жены, считая, что она ранена и томится в советской тюрьме[434]. В сентябре он послал письмо чекисту Кияковскому, в котором притворно предлагал переход на сторону ГПУ взамен достоверных сведений о судьбе жены. В высшей степени примечательно, что в цитируемой статье X. диверсия в здании на Лубянке расценена — вопреки всем другим откликам — как удача. Что касается Опперпута (к которому, если верить Л. Никулину и некоторым другим исследователям, Радкович должен был питать ревность наличной почве), то автор статьи склонялся к тому, чтобы согласиться с Бурцевым в том, что переход «Стауница» на сторону белых был искренним, но, с другой стороны, как и Шульгин, он не исключал здесь чекистской провокации.
