В тисках провокации. Операция «Трест» и русская зарубежная печать - [100]
Какова бы ни была истинная подкладка поездки Шульгина по России, все, что он написал о ней в своей книге, чрезвычайно выгодно для большевиков.
Эти строки ни в малейшей степени не внушены сознанием торжества моего «ясновидения» над ослеплением Шульгина. Но поистине ужасно, что его ослепление, по-видимому, продолжается, несмотря на все сделанные разоблачения. В упомянутом «Послесловии» он продолжает недоумевать, как большевицкая цензура могла пропустить его книгу… А наделе — не только «пропустить», — большевицкая цензура могла бы ему эту книгу даже продиктовать… И впрямь: она ее продиктовала ему от первой до последней строки. <…>
Подлинная шульгинская правда есть правда не о России, а о большевиках. Мы действительно узнаем от него — чего хотят от нас, эмиграции, большевики. Они прежде всего хотят, чтобы мы поверили тому, что рассказал нам Шульгин: что Россия просыпается, что Россия возрождается, что Россия охвачена могучим творческим процессом — несмотря на большевиков.
Но если это действительно так, то в чем, спрашивается, тогда смысл эмиграции? Тогда она не только теряет свое острие, свою правду и силу, но утрачивает, в сущности, всякую raison d’être.
Признания Шульгина — конец эмиграции[426].
В условиях разраставшегося скандала В. В. Шульгин счел целесообразным полностью устраниться от газетной борьбы. 29 октября он писал П. Б. Струве:
При всем желании быть Вам полезным спешу уведомить Вас, что я не пришлю Вам требуемой статьи. Я сам себе надоел, а читателям и подавно. Это не кокетство, а «продуманное ощущение».
Существует очень мудрый политический обычай в культурных странах после «провала» выходить в отставку… хотя бы на время. Этот прием я и хочу применить к себе в данном разе. Хотя печать отнеслась ко мне лично весьма прилично, а печать, вероятно, отражает «общественное мнение», но это именно и обязывает. Шварцбарда оправдали, но вряд ли было бы умно с его стороны понять этот приговор так, «что продолжай в том же роде». Для чего-то существует траур даже для тех вдов, которые своих мужей не любили. Я не хочу сказать, что я — «вдова Треста», но я предпочитаю износить сначала башмаки, в которых я опростоволосился, прежде чем возобновлять публицистическую деятельность, которая как-никак сводится к тому, что писатель говорит читателям: «слушайте меня, друзья мои, потому что я умный». Мне необходимо побыть в тени, Вам известно, что некоторые вылинявшие платья (цвет индиго, кажется), если их повесить в шкаф, через некоторое время приобретают прежний цвет. Дайте мне повисеть в шкафу.
Это к тому же с моей стороны никакая жертва — наоборот. Я ведь по природе совершенно лесной человек, и заниматься политикой для меня всегда было нечто вроде воинской повинности для духобора. «Як треба, то треба», но когда «не треба», то… я предаюсь своей «лучистой любовнице» — Природе. Закончил сию тираду величественно и поэтично, и потому можно поставить точку.
Ваш В. В.[427]
Тем временем кутеповскому лагерю пришлось мобилизовать силы по защите «активистского» курса от обвинений и нападок, вызванных разоблачением «Треста». Мощным оружием здесь явилась анонимная статья, напечатанная в журнале Борьба за Россию под криптонимом X.[428] В преамбуле к ней редакция уведомляла читателей:
Ниже мы печатаем «письмо в редакцию», которому придаем исключительное значение, ибо сведения по вопросу, ныне всех волнующему, дает лицо, непосредственно участвующее в активной борьбе с большевиками и связанное с деятельностью так называемого «Треста». Автор письма известен одному из членов редакции «Борьбы за Россию» — С. П. Мельгунову. Достоверность его сообщения вне всякого сомнения, и оно является описанием событий, как те были в действительности. Ред.» (с. 2).
В противовес свидетельствам, восходившим к дискредитированной фигуре Опперпута, и в противовес откровениям Шульгина, одураченного советскими чекистами, анонимный корреспондент мельгуновского журнала, знавший «Трест» изнутри, провозгласил своей задачей отделение «легендарного» от «действительного» в тайной вооруженной борьбе, развернувшейся внутри советской России. Он сообщал:
Точное время создания «Треста» мне неизвестно, так как я начал работать в нем лишь с 1924. Мне неизвестно, была ли эта организация с самого начала провокаторски создана ГПУ, или агенты его проникли впоследствии. Во всяком случае, как теперь достоверно выяснилось, уже в 1924 г. эта организация фактически находилась не только под бдительным наблюдением ГПУ, но почти что им управлялась. Я говорю «почти» потому, что утверждения, которые приходится теперь часто слышать, что «Трест» был «сплошь чекистским», — конечно, неверны. Да и надобности в этом для ГПУ не было; для него было достаточно иметь в среде «Треста» двух-трех крупных агентов и несколько мелких, принимая во внимание то, что крупные агенты ГПУ входили в самую головку организации. Своим агентам в «Тресте» ГПУ поставило, по показанию Опперпута, задачи в трех направлениях (конечно, они были до того нам неизвестны):
