В теснинах гор: Повести - [138]

— Дядя! — схватился за кинжал племянник.

— Ого, сын моего покойного брата, Ибрагим готов заступиться за эту красотку! — брови хана хмурились, зубы скрипели. — Тайком встречаешь ее у родника, помогаешь врагам. Нарушаешь клятву!

— Я люблю ее, дядя, и если кто тронет ее хоть пальцем, клянусь Аллахом и памятью покойного отца, я снесу ему голову.

— Ценю, племянник, твою храбрость. Из‑за любви можно и умереть, — усмехнулся Герей–хан. — Но эта дикая горянка — готова ли она умереть за тебя?

Тайпус бросила в его сторону пронзающий взгляд. Многое говорил он Герей–хану… «Ну что же, может Аллах прислал мне тебя на счастье, красотка». И коварный план зрел у него в голове.

— Я вижу, вы в самом деле любите друг друга, — сказал ласково он. — Но времена тяжелы для любви. Братья твои, девушка, не сдают крепость, упираются, зря проливают кровь своих и моих солдат.

— И не сдадут…

— Вот как?! — поднял брови Герей–хан. — Придется им сдаться, у нас сила большая, а в крепости осталось совсем мало людей, кроме того, у вас нет ни воды, ни пищи, ни пороха. А за мной в засаде стоят десятитысячные войска шаха. Они покорили Андалал, Аварию, сам Нуцал–хан пришел к Надиру с поклоном. Так что дни твоих братьев сочтены, если не завтра, то послезавтра мы возьмем крепость, тогда сама знаешь, что будет со всеми. Может, и Ибрагиму придется сложить голову при штурме, он прежде всего воин, — при этом вздрогнула девушка и не мог не заметить этого Герей–хан, — тогда и ты попадешь в плен.

— Я убью себя…

— Вот что я придумал. Открой незаметно нам ворота крепости. Отряд Ибрагима войдет туда первым, без капли крови возьмем мы Турутли.

А чтобы братья твои не успели обнажить свои шашки — налей им в ножны сабель соленой воды. Очень верный способ.

— Ты толкаешь меня на измену, шах, — в ужасе прошептала Тайпус, — что скажут обо мне турутлинцы?

— Кто узнает об этом, глупенькая? А потом ты же спасешь жизнь своим братьям и односельчанам. И сохранишь свою любовь. Иначе придется тебе плакать над трупами, над погибшей своей любовью.

— Клянись, дядя, что будешь верен слову! — вскричал Ибрагим.

— Клянусь! — поднял Герей–хан к небу свои руки, на пальцах которых блестели кольца с алмазами. — Я, сын моего брата, никогда не нарушал клятву. Именем Аллаха даю слово, будет так, как я говорю. Послушайте меня, иначе будет плохо, все кончится кровью и любовь, окрашенная кровью братьев и родичей любимой девушки, думаю, и тебе счастья не принесет.

— Я верю вам, — сказал Ибрагим. — Сделай, Тайпус, так, как говорит дядя.

— Лучше я уговорю братьев, чтобы сдали крепость, расскажу им все…

— Нет! — встал Герей–хан. — Твои братья упрямые люди, они глухи и ослеплены теперь страстью войны, до них не дойдут твои слова, и тебя же убьют, узнав, что ты встречалась с врагом. Пойми, девушка, я указываю тебе выход из положения, Аллах свидетель, поступок твой будет оправдан всевышним, ибо ты положишь конец войне, свяжешь нити дружбы, и братья твои будут жить свободно, как они хотят…

19

Возвращалась домой Тайпус с кувшином, полным прозрачной воды, а ей казалось, что заполнен кувшин не водой, а тяжелым свинцом. «Что ¹ делать, как быть? Умереть вместе с братьями или открыть ворота и поверить всему, что наговорил ей Герей–хан?»

В самом деле, редели ряды защитников крепости — осталось их меньше ста человек. Не сегодня, так завтра падет Турутли, и уж тогда пощады не жди. Погибнут братья, погибнет ее любимый Ибрагим, что ей останется? Плен? Гибель? Но простят ли ее измену братья? Поймут ли они ее? Ведь она дочь Исилава.

Тайпус вспомнила последние слова любимого: «Иди, сделай так, как говорит дядя, он не нарушит своего слова. Так надо, чтобы мы с тобой были счастливы».

Целый день ходила девушка сама не своя. Пали еще турутлинцы, остальные шатались от голода, жажды, усталости.

— Не поспеет помощь, долго не продержимся, — слышала она голоса.

— До последнего будем драться, только через наши трупы войдут враги в крепость, — это сказал старший брат Тайпус — Мурад–бек. «Зачем крепость, если все погибнут, зачем слава после смерти. Не будет братьев, не будет Ибрагима и моей любви…» — вздыхала девушка.

Медленно наступал вечер, с севера подул прохладный осенний ветер, стонали в бреду раненые, просили воды. У воинов не хватало пуль, порох был на исходе. Слава Аллаху, наступило затишье. Усталые люди прилегли отдохнуть. Тайпус дрожала, как в лихорадке. Она взяла кувшин и насыпала в воду соль. Неслышно ступая, подошла она к спящим братьям. Вот их сабли, с них стерта кровь, кровь многих врагов. «Прости меня, Аллах, и вы, милые братья, простите, ваши жизни мне дороже всего на свете, я хочу, чтобы вы остались живы, чтобы наступил мир…» И она незаметно налила в ножны соленую воду. Вдруг очнулся раненый, потянулся к кувшину.

— Вода, вода! Дан утолить жажду, хоть один глоток! — Он почта вырвал кувшин из рук Тайпус и жадно прильнул к нему губами.

— Ох! II вода стала соленой! — сказал и разбил кувшин о камни.

— Я принесу еще, — прошептала вне себя Тайпус и убежала. «Ой, Аллах, что же будет? Но половина дела сделана, теперь останавливаться было поздно. Утренняя звезда глянула сквозь тучи, сова кричала где‑то рядом. «Может, завтра ты проклянешь меня?» — шептали губы Тайпус. Ноги несли ее к воротам.