В теснинах гор: Повести - [140]

— Отомщу за все! Клянусь Аллахом и этими горами, которые люблю больше жизни! — шептали губы Магдилава. Он вскочил на коня, за ним его воины, и скоро сквозь треск догорающих бревен, плач птиц, ропот гневной Койсу послышался ровный стук копыт.

Магдилав ехал молча, он даже не заметил, что едет мимо старого дуба, их с Тайпус дуба. Совсем недавно его зеленая макушка видна была в крепости, где кипела жизнь, не услышал он и журчание родника Китилай, у которого когда‑то сидели они вдвоем. Теперь он ие поднимал голову, казалось, он не видит и не слышит ничего.

К вечеру отряд подошел к маленькой речушке, где на берегу в саду утонул маленький домик. Возле домика, немного пониже — ближе к речке, виднелась мельница. Она не работала.

— Махмуд, пойди, присмотрись! — приказал Магдилав.

Время было такое, что враги могли скрываться везде. Поэтому следовало осторожно продвигаться, прощупывать каждый аул, каждый кустарник, каждую пещеру. Махмуд сошел с коня и скрылся в темноте, а Магдилав со своим маленьким отрядом остановился под деревьями. Кони устали, они щипали посеревшее сено, желтые листья, которые падали и шуршали под ногами. А в небе стоял серп луны, будто облитый кровью. Молчаливые и хмурые громоздились горы — немые свидетели беспощадных боев горцев с иноземцами.

Неожиданно темноту разорвал знакомый голос:

— Магдилав! Тут свои, идите к нам…

Оказалось, в домике мельника скрывались раненые, их вывезли с поля боя на отбитых у врагов арбах в безопасное место. Тут и приютили воинов, ухаживали за ними дочь и жена мельника, а сам мельник — старый Хирач сторожил дороги, ведущие к мельнице. Он‑то и подкараулил Махмуда в кустарнике и — хоп — бросился на него. Хоть стар был мельник, но сильного телосложения человек, заткнул рот Махмуду папахой, притащил в комнату — стал спрашивать, кто такой и кем послан. И Махмуд рассказал о МагдиЛаве. Услышав прославленное имя, мельник обрадовался и поковылял за Магдилавом.

Оставив коней связанными в тени деревьев, Магдилав со своими воинами вошли в дом. Там на свежем сене рядами лежали раненые горды. Как обрадовались они Магдилаву. Расспросам не было конца. Оказывается, и до них уже дошли легенды о разгроме двадцатитысячного отряда Лютф–Али–хана, и все гордились храбростью Магдилава и его друзей.

— Я тебя видел в Карадахе на базаре, — говорил одни, — когда ты тащил на спине скакуна.

— А я был свидетелем борьбы во дворце хана, где ты уложил Мустафу, — добавил другой.

— Я‑то его лечил в пещере, — вмешался третий горец, — с разбитым носом, с забинтованной ногой.

— Вах! Тайгиб, мой друг чабан! — воскликнул Магдилав, — Как, братец, ты попал сюда?

— Мы воевали в Андалале, — сказал Тайгиб. — Таких боев наши горы, наверное, никогда не видели. Славно рубали мы шахских воинов. Правда, сначала они оттеснили нас, думали еще сутки — и никто с поля боя не уйдет живым…

Тайгиб рассказал, как темной ночью, без шума, стремительно напал он со своим отрядом на табун иранской кавалерии. Сначала горцы уничтожили охрану табуна, потом угнали иранских лошадей в то место, где стояли наши отряды. Отбившиеся от табуна кони убежали в лагерь Надиршаха, но охранники решили, что кони испугались дикого зверя и не обратили особого внимания. Только утром, когда рассвело, узнали иранские воины о случившемся. Тут подоспел отряд Муртазали и хунзахского Чупалава. С восходом солнца они уже были около вражеского стана и внезапно из‑за перевала нанесли удар персам. Сам Аллах был свидетелем, как дрались горцы с кинжалами и шашками, смело бросались они на врагов, стоны раненых смешались со звоном стали. Муртазали врезался в ряды врагов. Храбро бился и его друг Чупалав. Рекой текла кровь персов, и они начали отступать.

— Говорят, Надиршах смотрел с утеса на бой, а рядом стоял Сурхай–хан. Он видел, как дрался Муртазали и спросил Сурхая: «Кто этот храбрец? Его меч подобен мечу Али–бахзрчи — военачальника».

— Это мой сын, Муртазали! — ответил Сурхай–хан.

— Все войско отдал бы за него! — воскликнул восхищенный Надир.

— Надиршах бросал в бой все новые и новые силы, — продолжал свой рассказ чабан, — а горны только держались своей стойкостью и мужеством. И тут пришла помощь из ближайших аулов. Женщины Чоха, Согратль, Мече, Мукара, Ури, вооруженные чем попало, бросались на помощь мужьям, братьям и отцам. Сражение разгоралось с новой силой и стихло только к вечеру.

Говорят, Надиршах повел себя как трусливый заяц. Всю спесь растерял! Когда дошла весть о разгроме, он поднял руки к небу и стал умолять Аллаха выручить его из беды, а потом позвал индийского факира–прорицателя и приказал ему угадать его судьбу. Но прорицатель только молча сидел на камне и смотрел на долину, покрытую трупами иранцев, ибо судьба Надиршаха была перед его глазами. Надиршах сам отрубил голову факиру. С того часа, говорят, сон от него отступил, не умолкая, кричал он, что удача покинула его, что Азраил на черных крыльях летает вокруг его шатра.

— А ведь, — вмешался опять словоохотливый чабан, — Надиршаха предупреждали согратлинцы. Говорят, прежде чем начать сражение в Андалалской долине, шах поднялся на Чолдамеэр и оттуда послал своего гонца в аул согратлинцев. Он велел передать согратлинскому кадию мешок пшена, давая этим понять, что у него, у шаха, столько воинов, сколько зерен пшена в мешке. Согратлинский кадий вернул мешок и послал шаху общипанного петуха. Это должно было означать: как голодный петух по зернышку склюет все пшено, так и мы истребим твое Войско, хотя бы по одиночке. Не послушался Надир мудрого совета.