В тени восходящего солнца - [52]
Еще менее ясным выглядит следующий период жизни Василия Николаевича — с 1921 по 1925 год. Мы не знаем, где он находился в это время и чем занимался. Есть неподтвержденная пока информация о том, что в 1921-м он заведывал библиотекой во Владивостоке (возможно, библиотекой Восточного института?), затем служил редактором двух журналов: «Армия и народ» и «Солнышко. Журнал для детей» (!). В 1923-м Крылов переехал в Харбин, где, вероятно, со следующего, 1924 года работал переводчиком в советском консульстве. Казалось бы, необычное место службы для бывшего разведчика и подполковника из белогвардейской контрразведки. Но это если не брать во внимание тот факт, что генеральным консулом РСФСР в Харбине был в то время Д.Д. Киселев (Мощный) — сколь безграмотный, столь же и энергичный резидент Разведывательного управления (будущего ГРУ) вооруженных сил «молодой Советской республики», в прошлом левый эсэр, переполненный идеями о борьбе с мировой буржуазией, тесно сотрудничающий с резидентурой Иностранного отдела (ИНО) ОГПУ, но не сумевший окончить в школе курс даже русского языка, не говоря уже об иностранных. Для него в сложившейся ситуации грамотные драгоманы были на вес золота, и, похоже, как раз в это время карьера Василия Крылова как разведчика возобновилась. Путь же ученого, исследователя он не прерывал никогда. В 1926 году в Харбине вышла его следующая книга — «Японская литература о Китае, Маньчжурии и Японии. Вып. 1. Журнальная литература». К этому же времени относится его случайная встреча на улице со старым знакомым по Владивостоку — японоведом Н.П. Мацокиным, которому Крылов предложил работу в консульстве, после чего Мацокин оказался на службе в резидентуре ИНО ОГПУ.
Относительно спокойная жизнь Василия Крылова в Харбине продолжалась до 1934 года. Он развивался как ученый-востоковед, исследователь и Японии и Китая, официально стал членом Общества исследователей Маньчжурского края. В 1926—1933 годах вышли его новые работы, в основном в виде журнальных статей в различных изданиях: «Литература на японском языке о Маньчжурии и сопредельных странах», 1928; «Издательская деятельность Харбинского торгового музея»; «Новые книги по китайской проблеме; Книга биографий деятелей современного Китая»; «Содержание японских журналов за текущий 1930 г., посвященных изучению стран Дальнего Востока»; «Обзор текущей периодики в Китае на японском языке»; «Книги и брошюры о Китае», «Маньчжурии и Внутренней Монголии»; «Административное деление Китая»; «Библиографический указатель японской журнальной литературы за 1932—1933 годы»; «Новая японская книга о Маньчжурии (Фуцзимагари С. Создание “Маньчжоуго” и его естественные богатства)» и другие[172]. Но однажды счастливая харбинская жизнь закончилась...
В каждом следственном деле из тех, что мне доводилось видеть в различных архивах, есть своя интрига, свой драматизм, свои загадки. В деле Василия Николаевича Крылова всего это — через край. В его аресте 1 сентября 1937 года не усматривается поначалу никаких «восточных мотивов», хотя востоковедов всех уровней из самых разных организаций «брали» с самого начала года. С началом японо-китайской войны 7 июля 1937 года волна арестов начала набирать мощь цунами, но общих для всех японоведов обвинений пока не выдвигалось, за исключением пропагандистских нападок в советской прессе[173]. Большинство, конечно, было схвачено как «японские шпионы», но присутствовали и другие, более привычные для того времени обвинения — в троцкизме и контрреволюционной агитации. Постановление на арест Василия Николаевича Крылова было подготовлено 29 августа. В документе говорилось, что В.Н. Крылов «достаточно изобличается в том, что, будучи контрреволюционно настроен, высказывал троцкистские настроения по адресу вождя партии. Прибыл на территорию СССР как агент японских разведывательных органов со шпионскими заданиями»[174]. Никаких доказательств и оснований для ареста, конечно, приведено не было — «достаточно изобличается», и все на этом. При этом о разведывательной, в пользу Японии, версии следователями было забыто сразу же и вплоть до вынесения предложений о передачи дела на рассмотрения Особого совещания (ОСО) — знаменитой «тройки».
Здесь надо заметить, что, помимо всего прочего, следственное дело Василия Крылова впервые позволяет нам более четко определить основных палачей московских японоведов страшного 1937 года. В делах, открытых позднее, после выхода приказа НКВД СССР № 00593 «О харбинцах», хорошо видно, что времени правильно оформлять документы у чрезвычайно загруженных «работой» чекистов не было — подписи стоят на положенных местах, а вот их расшифровки присутствуют не всегда. В конце августа 1937-го чекисты только начинали «работать по восточникам» и были аккуратнее. Теперь мы знаем, что постановления на арест Крылова, Ощепкова и многих других московских японоведов завизированы военным прокурором Московского военного округа Юлием Берманом (его самого расстреляют годом позже). Дела по большинству японоведов непосредственно вела тройка следователей и оперуполномоченных Московского областного управления НКВД в составе: Вольфсон, Наседкин, Воденко — это они лично избивали, пытали и уничтожали цвет столичного востоковедения.
