В тени шелковицы - [7]

— Земля, — проворчал отец. — На что она тебе? Покамест хватит места жить и тут. Пристрой сзади каморку. А наделы дорогие, ей-богу, дорогие. Да и почем знать — дадут ли нам?

— Надо чего-то делать, все тут не поместимся, — промолвил Имрих. — Иоланка не сегодня-завтра четвертого родит, негде будет повернуться, — повторил он услышанное от шурина Штефана Бокроша. — А если и я женюсь и еще детей прибавится? — наступал он на отца.

— Денег у тебя немного, сколько же на них купишь?.. — возразил старик. — А заем кто тебе даст? Вовремя не внесешь проценты — потеряешь последнее. Говоришь, Иоланка четвертого ждет? — почесал он за ухом, откашлялся и пробурчал: — Да что ж это Штефан думает себе? Не мешало б и притормозить! Что ни год — ребенок… Куда столько нищих на земле?

5

Корчма на перепутье дорог получила свое название по имени прежнего владельца, который во время первой мировой войны нашел вечное пристанище где-то на Украине.

Эрхлер был порядочный пройдоха, умел соображать в свою пользу. Он не избежал мобилизации, но горящую землю передовых позиций он невдолге сменил на тыловое затишье и верил, что не сегодня-завтра вернется домой. Так оно, глядишь, и вышло бы, не случись эпидемии тифа, которая косила людей и в тылу, не обходя и корчмарей.

После войны корчма перешла в руки Йозефа Конрада. Он хозяйничал в ней десять лет, причем настолько успешно, что к концу 30-х годов она стала весьма популярной даже у состоятельных людей в округе. Эти посетители сходились здесь обычно по субботам в задних помещениях, отгороженных от распивочной. Нередко они являлись в сопровождении цыганского оркестра, а не то и с худосочными напудренными красотками из городского кабаре.

Но Йозеф Конрад скоропостижно скончался, а жена его не удержала корчму на прежнем уровне. Поначалу упадок проявился в более скудном ассортименте блюд и напитков, затем горячие блюда вовсе исчезли из меню. Вдова заперла задние помещения, оставив для посетителей лишь распивочную. В конце концов дошло до того, что пани Эма открывала корчму лишь для собраний, по предварительному заказу какого-либо общества или объединения. В зависимости от пожелания заказчика она выставляла бочонок пива, несколько бутылок вина или паленки и весь вечер разливала напитки и продавала сигареты. Пани Эму не привлекала роль корчмарки, к тому же в средствах она не нуждалась — ведь покойный муж оставил ей приличное состояние, бедность ей не грозила.

В будни распивочная обычно пустовала. Крестьяне, прохожие изредка заглядывали сюда по пути и, достав припасенные с собой хлеб и сало, перекусывали, курили и отправлялись дальше, даже не увидев пани Эму. Если у кого возникала потребность промочить горло стаканчиком терпковатого домашнего вина или купить табаку, приходилось идти к ней на кухню будить ее от дремы.

За исключением тех редких случаев, когда собирались члены какого-либо общества, корчма по вечерам пустовала и не освещалась.

С наступлением сумерек пани Эма закрывала ставни, забиралась в комнаты и не выходила из своей крепости.

Однажды, в конце октября тысяча девятьсот тридцать восьмого года, несмотря на то, что была не суббота, а четверг, корчма оживленностью снова напомнила людям о временах своего расцвета.

Окна долго светили в темноту ночи, под акациями возле входа и на всем пространстве перед корчмой стояли телеги, брички и даже легковой автомобиль. Утомленные долгим ожиданием лошади пофыркивали и ржали.

Пани Эма, тихая как мышка, наливала стаканы мужчинам, заполнившим распивочную и прилегающие помещения, и с нескрываемым удивлением наблюдала за гостями. Сегодня она просто не узнавала многих мужиков из ближайших деревень и хуторов. Куда подевались обычная робость, неуверенность, озабоченность, удрученность, которые были написаны на их лицах, когда они приходили сюда в прежние годы? Сегодня и самые бедные из них веселы, оживленны, говорливы. Стоило им переступить порог — глаза их сразу засияли. Красноречивые не хуже дипломатов, они произносят какие-то чудны́е речи о святой родине, свободе, о вечном народе, о народе избранном…

Удивление пани Эмы постепенно переходило в страх. Страх сжимал ей грудь, заставляя сильнее биться сердце, и пани Эма, с трудом превозмогая себя, все с большей робостью протягивала гостям стаканы.

Она и сама не могла понять, отчего это. Никто не сказал ей резкого слова, наоборот, все смотрели на нее ласково, а кое-кто и просто жадным взглядом. Она и раньше знала, что нравится многим из них, но никогда это не волновало ее, сегодня же она все воспринимала иначе.

Ладно еще, что мужчины, наскоро выпив чего-нибудь у стойки, торопились обратно в зал.

За председательским столом сидели важные господа. Она знала лишь одного из них, пана Элемира, владельца Лельской экономии. При муже пани Эмы пан Элемир частенько захаживал к ним в корчму развлечься.

Вот пан Элемир встает, обращается ко всем с кратким словом и представляет остальных, сидящих в президиуме. В зале — буря аплодисментов.

Слово берет один из гостей. Он говорит: час пробил, борьба за освобождение родины не была напрасной, каждый получит по заслугам, надо лишь стоять на своем, не уступать ни одного из выдвинутых требований, и пусть никто не верит чешской пропаганде, сейчас все определяет решительность, родина ждет от нас действий, объединение с нашей древней родиной близко!