В тени шелковицы - [118]

Вот и сегодня, стоило ей только свернуть с широкого простора площади на укрепленную щебенкой дорогу, как тут же натолкнулась она на Барбару, троюродную сестру со стороны матери.

Барбара рада случаю поболтать.

— Катка, ты куда намылилась, не в мага́зин ли? — едва завидев Катарину, кричит она.

— В мага́зин, — отвечает Катарина, подходя поближе к забору.

— Я туда уже бегала поутру за хлебом. Народу набралось — пропасть, в очереди пришлось постоять.

— А хлеба всем хватит?

— По-моему, хватит.

— А бутылочное пиво было?

— Крепкое — десяти- и двенадцатиградусдое.

— И темное тоже?

— Вот этого не скажу, — признается Барбара. — Не интересовалась, мы темное не пьем.

— Ну ладно, какое останется, такое и куплю. Возьму домой несколько бутылок, — решает Катарина.

При мысли о пиве ей сразу хочется пить. Войдя во двор, она просит Барбару принести стакан.

— У колодца есть.

Катарина вынимает из колодца ведро свежей студеной воды, зачерпывает стаканчиком и с наслаждением пьет. Хозяйка садится на лавочку в тенек.

— Посиди маленько, куда торопиться, магазин от тебя не уйдет. — Подвинувшись, она предлагает Катарине место рядом с собой.

— Ну разве маленько, ведь мой-то, что ребенок, без подмоги не обойдется.

— И что, не получшало ему?

— Да как может получшать старому человеку, — отмахивается Катарина.

— Не станет на ноги?

— Видно, уж нет, не станет.

— Ну что ж поделаешь, жизнь — она такая. — Хозяйка настраивается на глубокомысленный лад. — По крайней мере не бьет тебя больше, — добавляет она ободряюще.

— Больше не бьет, — усмехается Катарина.

— Ну а дочери? Не думают возвращаться домой? — выпытывает Барбара.

— Этого еще не хватало! Что бы они тут делали? — решительно возражает Катарина. — В городе им лучше, если бы я могла — да не могу вот, — тут же перебралась бы к ним.

— Ну прямо, неужто перебралась бы?

— Ей-богу.

— А я — ни в жисть.

— А мне, право слово, больше никак невтерпеж, тяжко, вся работа на мне. Тут ворота поправить, там крышу залатать, сад, огород, птица, кухня, — все на одних руках, все на моей шее, и вдобавок за старым нужно ходить как за малым ребенком, — вздыхает Катарина, одолеваемая своими великими заботами.

— Отдай ты его в дом престарелых, — советует Барбара, но тут же осекается, заметив на лице Катарины тень неудовольствия.

— Родного мужа — в дом престарелых? — с упреком вопрошает Катарина. — Хорош совет, как только у тебя язык поворачивается такое советовать?

— А все-таки чудна́я ты у нас! Ведь ничего хорошего от него не видела. — Барбара не позволяет сестре сбить себя с толку.

— Это только мне известно, видела я хорошее или нет, — хмуро возражает Катарина. — Ну ладно, мне пора. — Она поднимается с лавочки и выбирается со двора на дорогу. Болтают, дескать, не видала ничего хорошего; какая глупость! И откуда это Барбара взяла? В первые годы замужества он был как все, а может, и получше других-то. А потом, после войны, переменился и посуровел. Да что люди знают о них о двоих? Ничего не знают. Она жена ему, ей лучше знать, что с ним произошло, что стало причиной такой перемены.

Они начали встречаться весной, с того самого майского вечера, когда познакомились на вечеринке в Лучном. Сперва, почитай, и не разговаривали вовсе, объяснялись жестами или улыбкой. Иначе не могли: она не умела по-венгерски, а он на своем невразумительном словацком, как правило, путал все побольше, чем она.

Однако несколько недель спустя они создали свой собственный словарь, составленный из мадьярских и словацких слов, и легко договаривались меж собой. Впрочем, в ту пору они обходились минимумом слов, — больше, чем словами, объяснялись касаниями пальцев или ладоней, глазами, жестами, губами.

Свидания назначали за гумном, за стогами свежей соломы. Каждый раз вечером, с перерывом в день или два, она незаметно исчезала из кухни, проскальзывала через заднюю калитку во двор и огородами пробиралась на место свидания.

Домашние вскоре подметили, что с Катариной творится неладное, но еще не догадывались, кто ухаживает за ней.

Снисходительно отворачивались, делая вид, будто некогда им обращать внимание на ее внезапные и поспешные исчезновения и на поздние возвращения в потемках, на помятое платье и небрежную прическу, рассеянный взгляд и путаные, сбивчивые ответы на их вопросы.

Но однажды на влюбленных наткнулся ее старший брат Вендел. Он ходил проведать, как зреет кукуруза за каналом, и, сокращая себе путь, возвращался через поле. Нет, определенно он не преследовал их, не задавался такой целью, Ката всегда была убеждена, что брат возник рядом совсем нечаянно и неожиданно.

Вендел первым увидел их. Они же смотрели только друг на друга и вообще не заметили, что к ним кто-то приближается, хотя брат шел по открытому полю и даже насвистывал по привычке.

Было еще светло, и неудивительно, что он разглядел их на куче соломы. Он хотел было обойти влюбленных, ему и не стукнуло, что он наткнется на младшую сестренку. Но в глаза бросился пестрый рисунок ситцевого платья. Рисунок показался ему знакомым; он был убежден, что где-то видел такой же в точности. И стал припоминать, где бы это он мог его видеть.