В тени истории - [23]

Торговля прекратилась, фабрики, которые не отливали пушки или не могли набивать патроны, были закрыты. Рабочие стали солдатами милиции, вместо заработной платы они получали один франк и пятьдесят сантимов денежного содержания в день. Все платы за жильё, все долги по векселям были заморожены на неопределённое время. Даже проститутки исчезли с улиц: они были привлечены к шитью униформы.

Париж в сентябре 1870 года жил в состоянии холодной лихорадки из упоения свободой и готовности к смерти; политические клубы и радикальные газеты появлялись как грибы из–под земли, и одновременно царил своего рода спартанский примитивный социализм. Близившийся конец на мгновение сделал всех равными, и Париж с нетерпением ждал момента, когда он станет единой баррикадой, единым полем боя.

А затем ничего не произошло. Великий и ужасный момент не наступил. Немцы не напали. Они окружили Париж, изолировали его от внешнего мира и стали терпеливо ждать, пока он не умрет с голоду. Вместо апокалипсиса наступила скука, и затем, пока проходили недели и месяцы, пришли холода и голод. Патриотическое единство распалось, героическая воля к сопротивлению начала портиться.

Любая рыба гниёт с головы. У населения настрой сентябрьских дней ещё сохранялся некоторое время. В правительстве же разложение началось уже в тот момент, когда стало ясно, что не будет никакой битвы за Париж, а будет только осада Парижа. Для публики правительство продолжало говорить о национальной обороне, о войне вплоть до ножей, о подъёме масс, о победе или гибели. В своём кругу оно дискутировало о возможности капитуляции.

При этом образовалось три направления, персонифицированных в трёх наиболее выдающихся членах правительства. Это были министр внутренних дел Леон Гамбетта, глава правительства и верховный главнокомандующий генерал Луи Жюль Трошю и министр иностранных дел Жюль Фавр.

Гамбетта в возрасте тридцати двух лет был самым молодым, динамичным и также самым «левым» из людей 4‑го сентября, буржуазным радикальным демократом, который искренне воспринял идею народной войны. Немцы не напали на Париж? Прекрасно! Тогда их армии в любом случае прикованы к находящемуся в осаде Парижу, и это даёт правительству время для организации в стране народной войны. Сдаться? Никогда! В правительстве слушали Гамбетту со скепсисом, однако требовали от него исполнения обещаний.

7‑го октября Гамбетта покинул осаждённую столицу на воздушном шаре — отчаянное и рискованное предприятие — чтобы организовать в стране новые армии. Зимняя война 1870–1871 гг. против немцев была его рук делом. Однако в парижском правительстве голос Гамбетты с той поры отсутствовал. Там речь теперь шла только о противоречиях вокруг различных точек зрения главы правительства Трошю и его министра иностранных дел Фавра.

Генерал Трошю был честным солдатом без фантазий, которого за его упрямство не любили при дворе императора и который стал популярным у республиканской оппозиции. Эту популярность он приобрёл благодаря своему нынешнему положению. Относительно народной войны пятидесятипятилетний профессионал мог лишь пожимать плечами, поскольку знал это дело лучше, а после Седана он не верил более ни на мгновение в шансы на победу. Если великолепная императорская армия не могла победить, то что могла сделать толпа вооруженных горожан?

Однако как солдат Трошю стоял на позиции чести. Париж был осаждённой крепостью. Честь армии требовала, чтобы он стоял до последней крошки хлеба. И до тех пор о капитуляции не должно было быть и речи. Чтобы поддерживать моральный дух населения, следовало до последнего мгновения твёрдо говорить о конечной победе. И чтобы не повредить единству в осаждённой крепости, следовало также отчасти предоставить выход горячим головам левых и разрешить им некоторые вещи из того, что внутренне может вызвать лишь неодобрение. То, что при этом отчасти разрушается буржуазный порядок, не беспокоило Трошю.

И тем более это распаляло министра иностранных дел Жюля Фавра. Фавр, стареющий адвокат и трибунный лев, который всегда был готов пролить слёзы, был правым либералом — несомненно, республиканцем, несомненно, по своему патриотом, однако прежде всего он был человеком буржуазного порядка. Естественно, что в возрасте шестидесяти одного года он с самого начала видел, что народная война была ядом для буржуазного порядка. Для него было величайшим несчастьем то, через что ещё теперь должна была пройти бедная Франция. По этой единственно причине Фавр пришёл к выводу, что народную войну следует отменить, прежде чем она разрушит «общество».

Для этой цели Фавр уже 17 сентября тайно выехал к Бисмарку в Фемер, чтобы предложить мир и репарации. Всё же когда Бисмарк потребовал уступки Эльзас — Лотарингии, Фавр разразился слезами и на мгновение показался побеждённым. Однако только лишь на мгновение. Сразу же после своего возвращения он послал престарелого Тьера, как раз ещё вовремя, прежде чем замкнётся немецкое кольцо блокады, из Парижа в поездку по европейским дворам. Через их посредничество он надеялся возобновить переговоры.

Человек для гражданской войны