В тени баньяна - [5]

– Взрывы! – почти прокричала Тата. – Ужасно, правда?

– Какие взрывы?

Я едва сдерживала смех. Разговаривать с Бабушкой-королевой – все равно что кричать в тоннель: в ответ получаешь только эхо собственных слов.

Папа поднял глаза от газеты и хотел что-то сказать, но тут пришла Ом Бао. На серебряном подносе кухарка несла стаканы с прохладительным напитком, который она делала каждое утро: ледяная вода с семенами базилика, тростниковым сахаром и цветами жасмина. Ом Бао расставила стаканы на столе. Коснувшись носом края стакана, я вдохнула чудесный, сладкий аромат. «Девочки ищут икру» – так называла свой напиток Ом Бао. Когда Старичок утром собрал жасмин, лепестки были плотно сжаты, но теперь они раскрылись и напоминали маленькие юбочки – как будто девочки нырнули в стакан! Я только сейчас заметила, что семена базилика и правда похожи на прозрачную рыбью икру. Обрадованная неожиданным открытием, я улыбнулась.

– Не сутулься, – строго сказала мама.

Я выпрямилась. Папа бросил на меня сочувственный взгляд.

– Ом Бао! Ты перестала баловать нас сахаром? – удивленно воскликнул он, отпив из стакана.

– Простите, Ваше Высочество… – Беспокойный взгляд кухарки метнулся от папы к маме. – Я стараюсь лишний раз не расходовать тростниковый сахар. Наши запасы на исходе, а его нынче так трудно купить. – Она сокрушенно покачала головой. – Ваша покорная слуга сожалеет, что напиток недостаточно сладкий, Ваше Высочество.

Когда Ом Бао нервничала, то становилась чересчур церемонной и многословной. Это ее «ваша покорная слуга» прозвучало тем более неуместно, потому что напротив Его Высочества я, как щенок, лакала суп из тарелки.

– Ваше Высочество хотели бы…

– Нет-нет, в самый раз. – Папа осушил стакан. – До чего же вкусно!

Лицо Ом Бао расплылось в улыбке, щеки ее округлились, как рисовые пирожки, что уже поспели на кухне. Она пятилась к выходу, беспрестанно кланяясь. Круглый зад покачивался в такт поклонам. Наконец она отошла на почтительное расстояние и развернулась. У входа в кухню Старичок, верный помощник Ом Бао, забрал у нее поднос. Садовник очень волновался. Может, боялся, что я расскажу об их утренних нежностях Бабушке-королеве, которая осуждала подобное поведение? Ом Бао погладила его по руке, как бы говоря: «Нет-нет, она не выдаст». Старичок, заметно повеселев, посмотрел в мою сторону. Я подмигнула ему, и он снова улыбнулся мне беззубым ртом.

Папа читал газету, время от времени с легким шелестом переворачивая страницы. Наклонив голову, я прочла заголовок: ««Красные кхмеры» окружают столицу».

«Красные кхмеры»? Как это? Мы все – камбоджийцы, или – как мы себя называем – кхмеры. Я представила, как размалеванные ярко-красной краской люди наводняют город, снуют по улицам, словно полчища красных муравьев. И захохотала, чуть не поперхнувшись напитком Ом Бао.

Мама посмотрела на меня с явным недовольством. Она теряла терпение. Все разговоры сводились к войне. Даже в словах Ом Бао про сахар прозвучал на нее намек.

Я спрятала лицо за стаканом с жасминовыми юбочками, как будто он мог скрыть мои мысли. «Красные кхмеры, красные кхмеры», – звенело в голове. Интересно, а я какого цвета? Украдкой взглянув на папу, я решила: в любом случае – такого же, как он.

– Папа, а ты – «красный кхмер»? – вырвалось у меня, как внезапная отрыжка.

Тата со стуком опустила стакан на стол. Наступила полная тишина. Казалось, даже воздух застыл. Мама метнула на меня гневный взгляд. Когда тевода так смотрит на тебя, лучше спрятаться, не то можно сгореть.

Вот бы нырнуть сейчас в стакан и искать там икринки, подумала я.

Наступил полдень, такой жаркий, что все в доме на время отложили дела. Служанки прервали уборку и, расположившись на ступенях кухни, расчесывали друг другу волосы и заплетали косы. Под баньяном на длинной, широкой скамье из тикового дерева, прислонившись к громадному стволу, сидела Бабушка-королева. Прикрыв глаза, она обмахивалась веером. У бабушкиных ног примостилась Кормилица. Одной рукой она качала в гамаке Радану, а другой чесала мне спину. В столовой остался только папа. Он сидел на полу, прислонившись к резной колонне, и писал что-то в записной книжке – папа всегда носил ее с собой. Рядом стояло радио, из которого доносилась народная музыка. Убаюканная ее переливами, Кормилица задремала. Мы с сестрой не спали. Радана то и дело высовывалась из гамака, чтобы я с ней поиграла.

– Летю! – визжала она, пытаясь дотянуться до меня. – Я летю!

Я схватила руку сестры, но Радана отдернула ее и, радостно хихикая, захлопала в ладоши. Кормилица открыла глаза и ударила меня по руке. Няня дала Радане пустышку, и сестра, сладко причмокивая, словно ей дали леденец, улеглась обратно в гамак. Бабушка-королева оживилась и прищелкнула языком, как будто тоже была не прочь что-нибудь пососать.

Вскоре все трое уснули. Поник веер Бабушки-королевы. Замерла на моей спине рука Кормилицы. Свесившись из гамака, застыла в воздухе похожая на побег бамбука пухлая ножка Раданы. Затих перезвон колокольчиков на браслетах сестры.

Во двор вошла мама. Поездка в храм заняла больше времени, чем она планировала. Стараясь не шуметь, она проскользнула в столовую и присела рядом с папой, положив руку ему на бедро. Папа отложил записную книжку.