В тени баньяна - [7]

Старичок ходил с ножницами по саду и стриг деревья и кусты. Избавил от лишних листьев этлингеру, чтобы ее похожие на пламя цветы росли, ничем не стесненные. Обрезал розы. Перевесил кашпо с орхидеями – чтобы наутро те, что еще не зацвели, получили свою порцию солнечного света.

Наступила ночь, но ни папа, ни Ом Бао все еще не объявились. Закончив работать в саду, Старичок подмел шипы и поломанные ветки. Он собрал в корзину опавшие лепестки франжипани – белые, желтые, красные. Подарок к возвращению Ом Бао. У франжипани аромат ванили – любимой специи Ом Бао. Каждое утро Старичок клал благоухающую ветку на подоконник Ом Бао – в знак признательности за ее доброту. А сколько раз вечером, переделав все дела на кухне, она тайком приносила ему десерты. Она думала, никто не видит и не слышит. Это из-за ее лакомств Старичок лишился почти всех зубов. Их любовь была скрыта от посторонних глаз, но я, подглядев сквозь щели в стенах и дверях, заметила ее – во взглядах, которыми они украдкой обменивались весь день, в его утренних цветах и ее вечерних десертах. Сегодня, дожидаясь подругу, Старичок собрал лепестки с земли. Он, как и я, думал, что Ом Бао мертва. Сказав это про себя, я тут же пошевелила языком семь раз…

…а потом еще семь раз.

Пропасть хуже, чем умереть. Если ты вдруг бесследно исчезаешь, кажется, будто тебя никогда и не было. Говорить про Ом Бао «исчезла» значит признать, что она не существовала. Поэтому все считали, что она «ушла», как мертвые уходят в следующую жизнь. Спустя несколько дней в храме рядом с аэропортом – в районе, где Ом Бао, возможно, последний раз видели живой – провели буддийский обряд, похожий на похороны. Поскольку храм находился за городом, а там бомбили сильнее всего, присутствовали только папа и Старичок. Они принесли домой урну с крышкой, напоминавшей остроконечную башню ступы[15].

– Здесь пепел – мы сожгли ее любимые вещи. – Папа, кивнул на серебряный сосуд, который бережно сжимал в руках Старичок.

Неужели вещи, ставшие пеплом, – все, что осталось от Ом Бао? Когда на рассвете Старичок собирался в храм, он взял с собой мешок. Я не спросила, что внутри. А теперь представила, как он положил туда коробочки со специями, деревянные ковши и лопатки, цветы франжипани…

– Атяр[16] бросил их в огонь. Вместо тела… – объяснил папа. У него был усталый вид. От одежды, мятой, покрытой грязными пятнами, пахло гарью. – Мне надо переодеться, – сказал он, заметив меня.

– Да, конечно, – поспешно согласилась мама и добавила, обращаясь к Старичку: – Тебе тоже нужно переодеться и отдохнуть. – Она взяла у него урну и отдала ее Кормилице. – Ты не могла бы убрать ее куда-нибудь перед уходом?

– Конечно, госпожа. – Кормилица уже переоделась и собиралась уходить – она взяла выходной. – Я найду для нее подобающее место.

– Желаю тебе хорошо провести время. Передавай привет близким.

– Спасибо, госпожа.

Все разошлись. Я последовала за родителями.

– Она обречена быть призраком, которого нет, – произнес папа, когда они поднимались по лестнице.

Я застыла на месте. Призрак, которого нет? Как может не быть призрака? Его ведь и так никто не видит.

– Она с нами. – Мама сжала папину руку. – Ее душа здесь.

Мне так хотелось спросить про Новый год. Его решили не праздновать из-за «ухода» Ом Бао. Но раз ее душа вернулась, может, мы все-таки устроим праздник?

Кто-то положил руку мне на плечо. Я обернулась и увидела Кормилицу.

– Обещай, что будешь вести себя хорошо, – сказала няня, отведя меня в сторону.

– А ты обещай, что завтра вернешься.

Мама настояла, чтобы Кормилица взяла выходной. Праздника не будет – так пусть она хотя бы отдохнет и проведет время с семьей.

– Завтра Новый год, – напомнила я.

Кормилица внимательно посмотрела на меня.

– Теводы придут, милая. Но не для того, чтобы праздновать. Сейчас нельзя. Они придут оплакивать ее, как оплакиваем мы.

– А потом? Потом ты вернешься?

– Да, к вечеру скорее всего. Обещаешь не безобразничать?

Я кивнула, хотя на самом деле не хотела отпускать Кормилицу. Я боялась, что она тоже «уйдет».

Когда все укрылись в прохладной тишине дома, во дворе возникла похожая на призрак фигура в белом. Фигура оказалась Старичком. Садовник переоделся и теперь, стоя перед домиком для духов, совершал подношение – красные цветы франжипани. Он дал мне пригоршню, и я положила их на крошечные ступени домика.

– Почему ты в белом? – спросила я.

Белое обычно надевают на похороны, но ведь никаких похорон не было.

– Я скорблю, Принцесса, – дрожащим голосом ответил Старичок.

Мне хотелось дотянуться и погладить его лицо – так делала Ом Бао, когда они думали, что их никто не видит. И в то же время Старичок казался таким хрупким. Я боялась, что он рассыплется от моего прикосновения. Как вышло, что всего за несколько дней наш Старичок превратился в дряхлого старика? Я смотрела на него, не в силах отвести взгляд.

– Когда любимый цветок вдруг исчезает, – начал Старичок, как будто хотел ответить на вопрос в моих глазах, – мир вокруг исчезает вместе с ним. Я жил, потому что жила она. Теперь ее нет. Без нее я ничто, Принцесса. Ничто.

Скорбеть – значит ощущать собственную ничтожность, запомнила я.