В тебе моя жизнь... - [345]

— Emmenez Helen![492] — успела Марина крикнуть бонне и рухнула на пол. Мягкий ворс ковра смягчил ее падение, но заплакала она сейчас не от боли, а ясно расслышав, как закричала испуганно Леночка.

Странно, она словно была в полуобмороке — она более-менее ясно слышала происходящее вокруг, различала голоса и звуки, а картинка перед глазами была словно в какой-то дымке. Быстро увели прочь плачущую Леночку, что сквозь слезы звала мать и умоляла бонну оставить ее подле той. Убежала в спальню за солями, причитая, Таня — резкий голос Катиш сделал ей выговор, что она плохая горничная, раз не имеет при себе нашатыря, и место ей на скотном дворе.

А затем Марина вдруг увидела, как над ней склонилась золовка, обеспокоенно вглядываясь в ее лицо.

— О, Боже мой, Марина Александровна! — проговорила тихо она, и Марина нахмурилась — внезапно расписной потолок ее кабинета стал будто растворяться, а на его место пришла темнота, которая сейчас обрамляла лицо Катиш, склонившейся над Мариной. Это длилось лишь миг, но и этого короткого времени для Марины было достаточно. Ее разум выпустил на волю воспоминание, что спрятал до этого момента в каком-то дальнем уголке Марининого сознания.

— Это были вы…, — сначала тихо прошептала Марина, заставив Катиш испуганно отшатнуться. А потом она закричала, прежде чем провалиться в темноту обморока — громко и с надрывом. — Это вы! Вы!

Глава 59

Яркий солнечный свет ударил Марине по глазам, и она поспешила повернуть голову в противоположную сторону от него, прикладывая при этом ладонь к глазам.

— О, слава Пречистой, вы пришли в себя! — к ней тут же наклонилась Таня, встревожено глядя на барыню. — Ну что ж вы так, барыня! Не успели от одной болезни оправиться, как другая свалила с ног. И зачем тогда выезжали-то?

— Я была больна? — проговорила Марина, а потом знаком показала, что испытывает жажду. Таня тут же подскочила со стула у постели барыни и налила той воды из графина на комоде. После вернулась к кровати, подала бокал хозяйке.

— Да уж пятый день пошел, как вы в постели, — принялась рассказывать Таня. — Сначала жар был. Три дня. Сильный, еле сбили его. Вы не помните?

— Нет, — удивленно покачала головой Марина. — Не помню.

Она попыталась вызвать в памяти хотя бы некоторые моменты из этих дней, о которых речь ведет Таня, но смогла только вспомнить ужасную головную боль, ломившую виски и затылок, вызывавшую резь в глазах. И тело… Она вспомнила, как болело все тело, будто ее кто-то избил накануне.

— А ведь в сознании были тогда. Первый день-то. И с доктором беседовали, и с барином. Доктор ругался шибко, что вы на прогулку в тот день отправились. Правда, еще до жара разговоры вели. А потом как вас горячка-то прихватила! Три дня бредили, все куда-то порывались идти, ругались. Доктор говорит, что нынче в Петербурге почти каждый болеет, напасть какая-то свалилась на нас. Сказал, увезти Елену Анатольевну из столицы обратно в деревню. От греха подальше!

— Моя дочь в Завидово? — переспросила Марина, и Таня кивнула, подтверждая.

— На второй день вашей болезни и увезли. Как по дому эта зараза начала идти, так Анатоль Михайлович и приказал барышню увезти в деревню. Хотел еще Катерину Михайловну отправить, но та сказала, что за вами ходить будет. Вот он и оставил. Ходить! Как же! Вона сидит только у себя в половине да в салоне музицирует. И не видит барин, на кого он вас тут оставил!

— Барин не дома? Где он?

— В Царском, барыня. Каждый день туда ездит. Рано утром уезжает, а вечером, когда стемнеет, сюда торопится про вас справиться. Очень переживает барин, отощал весь, — добавила Таня тихо. — Все приходит сюда, вас за руку берет и гладит ее так нежно, так медленно. Любит он вас, барыня.

— Заговариваешься! — холодно бросила Марина горничной, и та сразу же замолчала, отвела глаза в сторону.

Когда за окном стемнело, и в доме зажгли свечи, Марина все же поднялась с кровати и сейчас сидела, откинувшись на подушки, в кресле за «бобиком»[493], задумчиво что-то чертила на бумаге. Она хотела написать Жюли, от которой уже успела получить второе письмо, но так и не ответила из-за своей продолжительной болезни, но ее мысли никак не желали складываться в слова на бумаге. Она то и дело вспоминала, как над ней тогда склонилась Катиш, как оттаскивала за рукав фон Шеля, что хотел помочь упавшей с лестницы Марине. Неужели ее золовка способна была на такое — оставить Марину там, без помощи, на долгое время, что ее безуспешно искали в хозяйской половине? Ведь только благодаря тому, что наверх поднялся любопытный истопник, Марина не истекла кровью и не умерла. Что было бы, не найди он барыню? Открылась бы тогда Катиш брату?

Ее уединение было нарушено приходом в спальню Анатоля, что сразу же по возвращении поднялся к ней. Еще несколько лет назад он и помыслить не мог, что будет так быстро приезжать в Петербург из Царского Села, но это удивительное открытие — железная дорога — поистине была благом для него теперь, когда он всей душой стремился со службы сюда, в этот дом, в эту комнату.

— Мой ангел, как отрадно видеть тебя в здравии! — Анатоль быстро прошел к жене и горячо поцеловал ее в губы. — Милая, как ты напугала меня! Я с ума сходил от ужаса — только-только ты избежала одной смерти, как очередная напасть постучалась в наш дом.