В таежной стороне - [28]

— И не подумаю. Меня, как хозяина прииска, не спросили, пусть сами и выполняют свое решение.

— Тебя приглашали на бюро, а ты не поехал. И рассуждаешь ты прямо-таки по-купечески: «Не препятствуй моему ндраву», — возразил Рудаков.

— Людей не дам, за колхозников мы урожай убирать не обязаны, они за нас золото не добывают, — упорствовал тот.

— Одумайтесь, ваше степенство, — полушутя посоветовал Рудаков. Ему не хотелось вести неприятный разговор у себя дома. Сейчас, к своему удивлению, он подумал, что со Степановым предстоят стычки не менее горячие, чем с Пихтачевым, что борьба будет острой.

— Пока я здесь хозяин — хороший или плохой, но хозяин, будет по-моему. Предупреждаю: на шею мне не пытайся садиться, она у меня с шипами, дружище.

— Я тоже на мозоли наступать не дам; помни, я твой советчик.

— Всему миру печальник, — съязвил Степанов.

— На такое место поставлен, сие от тебя не зависит, — пожимая плечами, с трудом сдерживая себя, ответил Сергей Иванович.

— Ну, я пошел, — обиженно буркнул гость и подумал, что с Рудаковым, оказывается, нужно ухо держать востро.

— Без чая не отпущу. Садись, еще побеседуем, — удержал его Рудаков.

— Чайку выпью с удовольствием, а говорить больше не стоит, иначе разругаемся.

— Подожди, подожди, Виталий, — перебил Сергей Иванович. — Ты у меня в гостях. И неужели больше и поговорить нам не о чем?

— А о чем же? О борьбе с трестом за рудник? Может быть, о любви? — рассмеялся Виталий Петрович; он так же быстро остывал, как и вскипал.

— Давай! — серьезно ответил хозяин, доставая из ящика коробку папирос. — Закуривай, Виталий! Мне как раз сегодня что-то очень тревожно и больно. Привез Вальку и, конечно, вспомнил Зину, нашу с ней жизнь… И так мне тоскливо стало, что вот за тобой зашел. — Сергей Иванович жадно затянулся папиросой. — Знаешь, жаль, право, жаль, что мы так редко говорим о любви… Я как-то ночью думал: создать хорошую семью нелегкое дело. И мало, непростительно мало многие из нас уделяют времени дому. — Он прищурился и бросил короткий взгляд на друга. — А разлад в семье часто идет от пустяков: то ты не выполнил какую-нибудь просьбу жены, то в другом в чем-то не посчитался с нею — глядишь, появилась какая-то трещинка. Внимания недостает иной раз в наших отношениях. Возьми, например, того же Павла Алексеевича…

Рудаков замолчал, но Степанов отлично понял, что пример взят не случайно. Они некоторое время сидели молча и курили. Молчание нарушил Виталий Петрович:

— В нашей жизни всякое бывает, и бури в ней неизбежны. Вот мне часто говорят, что мы хорошо живем с женой. А знаешь ли, что пережили мы с Лидой? И смешно и горько вспомнить, — задумчиво произнес он. Степанов впервые почувствовал желание раскрыть душу этому человеку. — Понимаешь, Сергей, встретился я с Лидой, когда был уже на последнем курсе института, а она еще только поступила в консерваторию. Какой я увидел ее? Очень хорошенькой, но взбалмошной девчонкой, окруженной толпой поклонников-студентов, на которых она бесцеремонно покрикивала. Но представь себе, когда меня познакомили с ней, она как-то сразу присмирела.

— Видать, судьба, — заметил Рудаков.

— Тогда я об этом не думал, но в тот студенческий вечер, в консерватории, я никому не отдал Лиду, все время танцевал с ней. Но всему бывает конец. Пришла пора расходиться. Мы зашли с Лидой в музыкальный класс, где она оставила плащ. В комнате никого не было. Я взглянул на старинные часы — стрелки показывали три. Но улица за окном лежала светлая, как днем. Было время белых ночей.

Лида, облокотившись на подоконник, смотрела на крышу Мариинского театра, залитую розовыми отблесками рассвета, на безлюдные тротуары. Я не удержался.

«Откуда вы взялись такая чудесная? Сыграйте что-нибудь», — шепотом попросил я и осторожно коснулся ее руки.

Лида не ответила, а потом, как бы спохватившись, отдернула руку.

Она села за рояль. В комнате зазвучала минорная музыка Чайковского. И я до сих пор не могу понять, Сергей, почему так сразу и, как оказалось, навсегда мне до боли стала дорога эта, в сущности совсем еще незнакомая, девушка.

— Волшба любви, — улыбнулся Сергей Иванович.

— Теперь я знаю — такое в жизни бывает лишь однажды. У меня было такое ощущение, словно ко мне пришла моя судьба. Переполненный новым, не испытанным еще чувством, я стоял около Лиды, за ее спиной, и смотрел, как легко движутся ее руки, как тонкие пальцы касаются белых клавиш, вызывая грустные звуки, от которых щемило сердце. Не знаю, как это вышло, я наклонился и поцеловал Лиду. Крышка рояля глухо хлопнула. Я попытался извиниться, но девушка, схватив плащ, убежала…

В институте начались экзамены. Нужно было много заниматься, а перед глазами неизменно стояла она, путала мысли. Помню, однажды в выходной день я поехал на Кировские острова с тайной надеждой увидать Лиду. И, подойдя к гранитным львам на Стрелке, увидел ее. Лида была в шумной студенческой компании. Идя под руку с высоким молодым человеком, она громко, заразительно смеялась. Мне стало обидно: «Она обо мне и не помнит, а я, дурак, размечтался!» Обозлясь на весь мир, а больше всего на себя, я поспешно свернул в боковую аллею и ушел домой.