В суровый край - [56]

Яан очнулся от своего оцепенения лишь в ту минуту, когда неожиданно увидел в публике свою несчастную мать с обоими детьми. Словно стрела впилась в его сердце. Кай, вся сгорбившись, сидела на краешке скамьи, испуганная, точно загнанный зверек, а впереди нее стояли Микк и Маннь, почтительно глядя своими глазенками на красный стол суда, на большие царские портреты в золоченых рамах и на судей, громко говоривших на чужом языке.

Горячий клубок подкатился к горлу Яана. Он делал невероятные усилия, чтобы удержать накипавшие слезы и не разрыдаться. То, что он увидел, навсегда запечатлелось в его памяти.

Как постарела мать за этот короткий срок! Волосы на висках совсем седые — Яан впервые видит это. И как землисты стали ее морщинистые щеки, как тускло смотрят печальные глаза! Одеждой она похожа на нищенку. В лохмотьях и дети. Они жмутся друг к дружке, словно боятся, что их станут ругать, гнать отсюда, — они ведь нищие, бесправные существа. Мать, словно оберегая детей, обхватила их дрожащими руками — они ее единственное достояние в этом мире, ее единственное скорбное богатство. Ведь этот юноша в сером арестантском халате, их бывший кормилец и заступник, покинул их. У него не хватило сил и умения выполнить свой долг перед ними. Говорят же умные люди, что тот, кто гибнет в житейской борьбе, сам в этом виноват. Хлеба на свете достаточно для всех, а тот, кто жалуется на нужду или протягивает руку за чужим добром, — ничтожный бездельник и лодырь…

Яан не волновался в ожидании приговора и не испугался, услышав его. Три его товарища были приговорены к ссылке на поселение в отдаленные места Сибири с лишением всех прав состояния. Затем было названо его имя и сказано, что он также лишается всех прав и ссылается в Сибирь, в места не столь отдаленные. Что касается остальных, то те были приговорены к арестантским ротам или тюремному заключению на более или менее продолжительные сроки. Яан почувствовал на своей щеке горячее дыхание Каареля Холостильщика, услышал, как вздохнул Юхан Мельберг, как скрипнул зубами Ханс Мутсу. До него донеслось судорожное всхлипывание жены Вахи, перешедшее затем в громкий вой, — этот вой продолжал отдаваться в ушах Яана даже тогда, когда все подсудимые в сопровождении конвойного вышли в соседнее помещение, откуда их должны были отправить обратно в камеры.

Вдруг Яан остолбенел от испуга.

Он лицом к лицу столкнулся со своей бывшей избавительницей, ожидавшей здесь своей очереди, чтобы ответить за ложную присягу.

Их глаза встретились — две пары вопрошающих глаз, в которых, как в зеркале, отражались отчаяние и мука. Яан, дрожа от страха, с жадностью всматривался в лицо Анни, все его отупение куда-то исчезло. Какой приговор она ему вынесла? Насколько жестоко осуждает его, как глубоко она его презирает? Вот когда он предстал перед своим настоящим судьей, со всей беспомощностью сознавая свою вину, свой позор! Он не осмеливался просить даже о смягчении приговора, не то что о помиловании, Но что это? Может быть, он ложно понял этот открытый, ясный взгляд? Он читал в нем все, кроме ненависти, кроме осуждения. Правда, в нем был грустный, бесконечно грустный упрек, но глаза при этом, казалось, спрашивали только об одном: почему ты мне не доверился? Разве я этого недостойна? И еще светилось в этом взоре безграничное сочувствие, всепрощающая жалость и любовь.

Яан глубоко вздохнул и поднял голову — он прочитал приговор, который вдохнул в него новые силы. Его оправдали, хотя он и был виноват. Его помиловали, хотя он и не заслужил милости. Его глаза загорелись такой благодарностью к своему судье, что бледные щеки девушки на мгновение зарумянились и она застенчиво протянула ему руку.

Яан схватил эту руку и сжал ее, ощутив ответное пожатие. Это было прощение, полное прощение. Яан не мог подобрать нужных слов и только прошептал:

— Я не посмел, поверь, я не посмел!

Анни ответила тоже шепотом:

— Я понимаю… Не грусти, не забывай меня…

Их окликнули, им пришлось расстаться.

Когда Яана и его спутников увели из комнаты, Анни долго еще смотрела на дверь, за которой они скрылись. Судорожная дрожь пробежала по телу девушки, она закрыла лицо руками, упала на скамью и впервые в жизни заплакала так горько, с таким раздирающим душу отчаянием…

Суд вынес Анни такой же приговор, как и тому, ради кого она нарушила закон: она была приговорена к отправке на поселение в не столь отдаленные места Сибири.

XVII

В зале суда Анни Вади несколько раз обвела взглядом публику в надежде увидеть отца, сестер или кого-нибудь из родни. Нет, никого не было. Она заметила лишь несколько любопытных парней и девушек из волости Лехтсоо. Потом Анни ждала, что после суда кто-нибудь из родных зайдет к ней в камеру, надеялась, что это будет отец. Но ожидания оказались напрасными — никто не пришел, даже отец. Все бросили ее, забыли, решили порвать с ней. Слезы горькой обиды выступили на глазах Анни. Она понимала, под чьим влиянием это произошло. Все это дело рук отца. Дочь знала его и поэтому все понимала.

У старого Андреса не было больше дочери Анни. Он не хотел больше признавать ее своим ребенком. Что подумали бы о нем люди, если бы после всего, что произошло, он продолжал поддерживать отношения с падшим созданием, которое по воле судьбы было его дочерью! Нет, он не смел этого делать, не смел бросить тень на свое доброе имя и благочестие. И так как это убеждение наполняло всю его душу, он не испытывал никакой потребности примириться с ослушницей. Любовь к себе у Андреса была намного сильнее любви к своей дочери.