Мои первые «полосатые»

Родина Э. Вилде волость Авандусе в Вирумаском уезде Эстонской ССР. Он родился в 1865 году и происходил из крестьян. Ещё учась в школе, мальчик отличался сильно развитой любознательностью. Его увлекали странствия и приключения. Не ужившись со школьными порядками, он за полгода до выпускных экзаменов прекращает учёбу в Таллинне и переезжает в деревню к родителям, где создаёт свои первые литературные произведения, имевшие успех. С 1883 года юный Вилде становится работником редакции эстонской газеты. Так началась его более чем двадцатилетняя журналистическая деятельность.

Э. Вилде ездит за границу, посещает Москву, Крым, Кавказ. Он пишет ряд крупных литературных произведений: повесть «В суровый край», романы «Война в Махтра», «Ходоки из Ания», «Пророк Малтсвет» и другие.

В дни реакции, наступившей после революции 1905 года, Э. Вилде покидает Эстонию, эмигрирует за границу, где живёт вплоть до 1917 года. Живя за границей, в Финляндии, Швеции, Германии, США, Дании, Вилде не прекращает литературного труда.

Возвратившись после революции 1917 года в Таллинн, Вилде преимущественно работает над собранием своих сочинений, составляющих 33 тома. Писатель умер в 1933 году в Таллинне.

Обличение феодально-дворянского и буржуазного общества, его пороков — такова основная тема произведений передового эстонского писателя-гуманиста. Однако, разоблачая крепостников и буржуазию, писатель далёк от пессимизма, упадочных настроений. Э. Вилде верит в людей, верит в счастливое будущее человечества, ради которого стоит жить и бороться. С именем Вилде, с его произведением «В суровый край» связано начало нового течения в эстонской литературе — критического реализма.

Приведённый в настоящем сборнике рассказ «Мои первые „полосатые“» относится к автобиографическим очеркам писателя. Вилде описывает здесь случай, приключившийся с ним — семилетним мальчиком — в имении Мууга. Из этого рассказа видно, что уже в детские годы у писателя было сильно развито чувство протеста против крепостнического строя, против социальной несправедливости. Этот протест впоследствии стал отличительной чертой лучших произведений выдающегося эстонского классика-реалиста.

Мне было семь лет, когда на мою долю выпала большая честь, заметно поднявшая меня в собственных глазах. После долгих обсуждений и внутренней борьбы, барон и баронесса решили взять меня в товарищи игр к своему единственному отпрыску, — из всех дворовых ребятишек избрав именно меня, Ээди, сына кладовщика! В один пригожий день горничная позвала мать «наверх» — так называли у нас господский дом. Вернувшись «вниз» — так именовались людские — мать вытащила меня из дождевой лужи за домом и сказала дрожащим от волнения голосом:

— Пойдём-ка, сынок, я тебя вымою. Будешь играть с молодым барином, — слышишь, с молодым барином!

В сущности я ничего не имел против божьей водички, пока она смачивала мне нижние конечности или доходила хотя бы до подмышек, но мыть лицо и шею, особенно последнюю, — тем более, когда пускали в ход мыло, каждый раз щипавшее глаза, — это было для меня хуже смерти, против этого восставали все мои чувства. И вот между матерью и мной началась, как обычно по утрам, отчаянная борьба, которая, к сожалению, кончилась победой более сильного, а таковым оказался не я. Вскоре я очутился лицом в тазу, рот и глаза набились мыльной пеной, а мать тёрла и скоблила меня так, будто у ней в руках был не я, а молочная кадушка или крынка для сливок. На мой вой и протесты не обращали никакого внимания — напротив, меня угостили несколькими шлепками по предназначенному для этого природой месту, так что пыль поднялась столбом.

Затем последовал торжественный обряд расчёсывания волос грубой щёткой, сделанной отцом. Так как мои волосы были, как обычно, спутаны, то было очень больно, и вой превратился в рёв. Немного утихомирило меня и вознаградило за муки лишь то, что мать, в конце концов, одела меня в лучший праздничный костюм.

Между тем пришёл отец, и я узнал из разговоров родителей, почему барон и баронесса, после долгих размышлений и сомнений, избрали в товарищи своего единственного сынка именно меня, Ээди, сына кладовщика, предпочитая всем другим дворовым ребятам.

Я, мол, понравился барыне своей опрятностью. У приказчика детей не было, а лица и руки у ребят садовника и кучера всегда запачканы. Мои же щёки и ногти всегда чистенькие. (Увы, если бы баронесса знала, как я боялся мытья, и что я только из-за этого старался не пачкать лица и рук!) Во-вторых, дескать, мой нос никогда не был, в отличие от других… как бы выразиться литературнее (моя мать, к сожалению, говорила на простонародном вируском наречии) — у меня под носом ничего не напоминало оплывающую сальную свечку… (Видно, баронесса не разглядела моих рукавов!) Наконец, мол, я не такой «дурень», как другие дети, а больше играю в одиночку, это же означает — как, бишь, она выразилась? — это означает немецкий дух, благородный дух, или чорт его знает, какой ещё. Мне такой дух был совершенно незнаком, и я чуял, что баронесса тут даёт маху: это предчувствие вскоре оправдалось.