В Суоми - [45]

Бритва старика тоже к его услугам. Он с увлечением вспенивает на блюдечке мыло. Обильно намыливает себе щеки. Как хорошо хоть на минуту опять почувствовать себя цивилизованным человеком! Вдруг… Что это? Кто разговаривает во дворе, отряхивая налипший на кеньги снег около крыльца? Будет совсем нелепо, если его застукают сейчас, за бритьем.

Эльвира быстро выбегает из комнаты, она хочет задержать незваного гостя, а может быть, и сыщика. Надо скрываться!

Олави знает: под половиком, в углу, у стены, есть люк в подполье. Он быстро берется за вделанное в половицу кольцо, поднимает крышку люка, и Лундстрем с намыленным лицом лезет вниз. Крышка плотно захлопывается над его головой.

Однако здесь приходится сидеть на земле. Земля заиндевела. Темно. На щеках стынет мыло. Встать во весь рост нельзя, на четвереньках стоять неудобно. Лундстрем садится на корточки и прислушивается.

— Так, значит, она уехала с отцом и со всеми в церковь? — недовольно бубнит мужской незнакомый голос.

— Да, Лейно, сестра уехала с отцом. — Это говорит Эльвира.

«Слава богу, значит, это не облава», — стараясь сдержать дрожь, думает Лундстрем.

Наверху молчат. Передвинули стулья.

— Может быть, выпьете кофе? Я поставлю для вас. — Это спрашивает Эльвира.

«Неужели эти черти надолго там рассядутся?»

— Нет, нам надо торопиться. Пойдем, Лейно, — говорит какой-то новый, незнакомый голос.

И снова там, наверху, молчание и какое-то шарканье. У Лундстрема начинают неметь ноги, икры покалывает тысячью тонюсеньких иголочек. И ему смертельно хочется откашляться. Кашель застрял в глотке, вот-вот Лундстрем не сумеет его удержать — и тогда конец.

Лундстрем запихивает в рот трубку и начинает тихо сосать ее. Оказывается, табак в трубке все время тлел, он разгорается, и легкий дымок наполняет подполье.

«Новая беда, — думает Лундстрем, — теперь они почувствуют дым и из-за этой проклятой трубки откроют меня. Однако, если я раскашляюсь, они еще вернее застукают». И он, сидя на корточках, осторожно продолжает сосать трубку. А там, наверху, почему-то еще не уходят.

— Ты совсем забыл меня, Олави, — снова раздался первый голос. — Вот мы с тобой взяли в жены сестер, но ты меня не узнаешь. Я Лейно, Лейно, я в тот вечер, когда ты увел Эльвиру, играл на гармони. Я играл на ней, — помнишь, когда мы провожали Каллио? Что же ты молчишь? Да, женились мы на сестрах, только разные свадьбы были. На моей так кофе таскали ведрами.

— Я все отлично помню и не забыл тебя, Лейно, — отвечает Олави. — Но разговаривать с тобой не могу, потому что не хочу порезаться.

— Разве ты не видишь, что он бреется? — насмешливо говорит второй незнакомец (у Лундстрема челюсти сводит от холода, зубы его выбивают дробь). — Пойдем!

— Я побреюсь и зайду к тебе минут через десять, Лейно, — говорит Олави.

Опять это проклятое молчание. Потом шарканье по полу. Потом слышно, как хлопает дверь. Эльвира говорит:

— Нужно ж было Лейно сегодня прийти с заготовок, когда сестра с отцом уехала в церковь!

Лундстрем слышит, как, разговаривая, проходят мимо дома по улице нежданные гости.

Снег скрипит под их кеньгами. Над головою Лундстрема поднимается крышка.

Эльвира стоит над люком и приглашает Лундстрема выйти. Он хочет подняться, но тело его окоченело и зубы выбивают дробь. Эльвира помогает ему выбраться наверх.

Олави сидит перед зеркальцем и бреется. Он уже почти начисто выбрит.

Эльвира смеется громко, как в Рабочем доме на спектакле. Олави смотрит на Лундстрема и тоже улыбается, Лундстрему неприятно, что смеются над ним, но смех Эльвиры заразителен, и он тоже начинает улыбаться, уже довольный тем, что дал повод к такому веселью, сам еще не соображая, над чем смеется эта молодая красивая женщина. Тогда Эльвира подает Лундстрему зеркало.

Лундстрем смотрит в зеркало и видит на своем лице маску. Это холодное, засохшее мыло.

Но он не будет здесь бриться, нет! Не ровен час: вдруг кто-нибудь еще нагрянет. Тогда опять под пол, в люк. Нет уж, извините, покорнейше благодарим! Да он после этого случая никогда из бани не вылезет!

И он уходит в баню. Его провожает Олави, осматриваясь, чтобы никто их не заметил.

Снова начинается томительная жизнь в бане. Они ждут распоряжения. Все сроки прошли.

Хелли и Нанни привыкли к отцу. Дед уговорил их свести медвежонка к Олави в баню. Услышав возню, Олави выскочил из бани навстречу.

О, они весело повозились в мягком, пуховом снегу!

Медвежонок укусил, играючи, Нанни до крови, и его пришлось все-таки посадить на цепь.

А распоряжений и вестей все не было.

Олави и Лундстрем решили рано утром в воскресенье покинуть свое убежище и на лыжах пойти навстречу друзьям. Но поздно вечером в субботу, когда всей деревне полагалось давно уже спать и видеть сны, когда все лыжи стоят прислоненными к бревенчатым стенам в холодных прихожих и даже олени перестают выкапывать своими копытами из-под разрыхленного снега ягель, товарищей разбудил в их черной бане условный стук.

В полусне вскочив с постели и стукнувшись лбом о низкий потолок, Лундстрем слышал, как щелкнул взводимый курок револьвера. Тогда к нему пришло ощущение серьезности положения, и он сразу проснулся.