В Суоми - [37]

— Я тогда перейду на другой участок.

Поручик прошел мимо. А он-то был уверен, что добровольцев будет много — в армии просить сапоги не приходится.

Марьавара жил в лесном бараке рядом с Каллио, а по другую сторону было место Унха. Марьавара мечтал отдать в школу своего восьмилетнего сына, чтобы он стал пастором и пригрел его старость, но дневного заработка в этом проклятом году хватало только на еду, и то при большой бережливости. Мысли о судьбе сына не оставляли Марьавара, и он иногда делился ими со своим соседом Каллио.

А Каллио, набивая табаком свою трубку, смеялся и отвечал:

— Сын тогда о тебе забудет, купит гармонь и будет ее бедным парням давать в аренду.

Марьавара очень сердился и обращался тогда к Унха. Тот поддакивал ему, а потом совсем некстати говорил о том, что в Советской России простой батрак и лесоруб может стать офицером и даже министром.

Засыпая, Марьавара видел во сне своего сына проповедником. Ему очень нравилась егерская шапка Унха с бараньей отделкой, и он обменял ее на свою и в придачу дал фунт колотого сахару.

Как-то вечером в их барак, когда они уже собирались спать, пришел поручик Лалука и стад горячо говорить о Карелии, о великой Финляндии и о том, что в добровольческих отрядах хорошо кормят, обувают и одевают (Марьавара стал внимательно слушать), можно будет кое-что подработать, и, вероятно, каждому участнику освобождения дадут по гектару строевого леса и пахотную землю, а лес в Карелии отличный. И… все молчали.

Каллио думал, что и здесь леса хватит каждому по гектару. И вдруг вспомнил о том, что ему на сплаве говорил Инари и как он тогда ничему не поверил.

«Черт дери, куда запропастился этот Инари, и почему Сунила надул, не зашел за мною осенью, и где он теперь раскряжевывает сосны?..»

А Унха радовался тому, что барак полутемный и поручик не узнает его.

Никто почему-то не записывался.

Десятник объявил, что записываться можно у него утром, перед работой, и вышел вместе с поручиком из барака.

— Что касается записи, то многие бы записались, но… У них это принято называть солидарностью, а поодиночке их уломать совсем не трудно. Вот увидите, — сказал десятник офицеру.

А Каллио говорил в бараке:

— Много их таких ходит по баракам! Пусть сами идут и воюют, если нравится.

Унха долго не мог заснуть и все рассказывал другим, уже засыпающим товарищам, как ему жилось в армии под этими проклятыми капулеттами.

Марьавара тоже долго не мог заснуть и утром пошел к десятнику, и записался в Карелию добровольцем, и в барак не вернулся. Унха, узнав об этом, догнал Марьавара — он бежал за ним два километра, проваливаясь в снег, — и, отдышавшись, сказал:

— В таком случае отдай назад мою шапку!

Но Марьавара ответил:

— Обратно я не меняю.

Унха сначала схватился за финский нож, висевший у пояса, затем у него отлегло от сердца, он только обругал Марьавара темным человеком и ушел.

А поручик Лалука, рассерженный, поехал обратно; лошади бойко втаскивали сани на пригорки, мимо бежали тундровые леса, дымились лесные озера. Досадуя на неудачу своей миссии, поручик заснул и проснулся уже в селе.

Около избы играли с большим медвежонком две девочки.

— Нанни, Нанни, сойди с дороги! — закричала старшая.

Офицер въехал в село.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Инари пришел на лесозаготовки в начале января.

Было очень холодно, и люди согревались только в работе. Но работы всем не хватало, и лесорубы с заткнутыми за пояс топорами, со свертками своих вещей, отыскивая работу, шли от одного лесного барака к другому, а на морозе есть хочется больше, чем в жарко натопленной горнице. Они знали, что огромные ящики — по сто шестьдесят килограммов — американского сала были доставлены к лесопромышленным складам акционерных обществ, как только установился санный путь.

Свиной шпик был заготовлен на чикагских бойнях для американской армии. Но война кончилась, мир в Версале был подписан, американская армия демобилизовалась, и огромный запасы сала некуда было девать. Сало уже начинало протухать, и тогда стало абсолютно ясно, что американские капиталисты не могут спокойно смотреть, как вымирают от голода целые области Европы, опустошенные войной.

Американское сало пошло по «сходной» цене (оно дважды было оплачено выигрышем войны) в кредит (самый выгодный вид займа — заем товарный) с немедленной доставкой (оно уже начинало портиться) в Европу.

Акционерные лесные общества в Кеми обрадовались возможности дешево достать корм для своих лесорубов. Впрочем, сало обходилось дешево только господам акционерам: лесорубы же платили за него больше чем вдвое. Хороший хозяин на всем заработает: на труде лесоруба и на стоимости пищи. Правда, тем, кто работал на заготовках, сало давали в кредит, и кладовщик только записывал выдачу на особых листках. Записи принимались во внимание при расчете.

Дело было поставлено хорошо, точно, никто не мог пожаловаться, что у него из получки высчитали больше, чем он забрал. Правда, все ворчали, что шпик обходится слишком дорого и, если бы не кредит, никто не стал бы его брать.

— Но разве есть такая страна на земле, где рабочие не жалуются? — глубокомысленно спрашивал десятник-надсмотрщик, краснолицый Курки, затягиваясь ароматнейшим дымом египетского табака.