В Суоми - [33]

— Стой! — крикнул Инари и поднял револьвер.

Ну да, это был Инари, а за ним стоял Олави. Не с ума же он, Лундстрем, сошел, чтобы так нелепо обознаться!

— Стой! — повторил Инари, и, когда оскорбленный Лундстрем остановился, он, обернувшись к Олави, сказал: — Это какой-нибудь сумасшедший сектант.

Лундстрема душила радость.

— Инари! — наконец нашел он нужное слово и, сумев его выговорить, понял, что звуки, которые он издавал перед этим, не были похожи на человеческую речь.

— Да это Лундстрем! — воскликнул Олави.

— Лундстрем? — удивился Инари.

И тут Лундстрем взглянул на истерзанное свое платье, на грязные руки, вспомнил, что он уже столько дней не причесывался и не брился, и понял, почему его не узнали товарищи. Но они уже радостно жали ему руки и спрашивали о транспорте. Тогда, не умея еще собрать всех нужных слов, Лундстрем, торжествуя, отвел их к ели и показал спрятанную связку и патронный ящик.

— А где остальное?

Лундстрем повел их по тропе и, остановившись, громко сказал:

— Все.

Это было второе слово, произнесенное им после встречи.

Инари жарко пожал руку Лундстрему, и глаза Лундстрема засияли. Это была настоящая награда.

Товарищи навьючили на себя ношу и понесли ее вперед по дороге, по которой они пришли из села.

И опять наступила ночь и с нею куриная слепота. Но они еще долго сидели у костра и разговаривали. Олави сказал, что Лундстрем молодчага. И Инари глухо пробасил:

— Да.

Ужин сегодня Лундстрему показался пиром. Пили горячий кофе, ели свежие лепешки с маслом и бруснику. Олави рассказывал:

— Видишь ли, в чем дело. Разбиралось в этот день пятнадцать дел. Ну, напихано было в избу много свидетелей. Обвиняемые-то знали склонность свидетелей к выпивке и притащили с собой не одну бутыль хорошего самогона. И та женщина, которая за нами шагала, не напрасно шагала — она поставила в передней целую корзину самогона, да и «забыла» ее там. Ну, ребята, конечно, воспользовались «забывчивостью». Когда начали приводить к присяге свидетелей, большинство из них ни бе ни ме, а только буянили и кричали. Полиция набросилась на буянов, завязалась драка, а мы воспользовались свалкой и улизнули. Очень боялись мы, как бы тебя с транспортом не застукали и как бы ты не подумал, что мы совсем пропали. Вот и все. Теперь, я думаю, послезавтра к вечеру придем на место.

— Нет, не придем, — отвечал Лундстрем. — Мне тоже сначала казалось, что я быстрее все перенесу. Прибавь еще денек-другой.

И они замолчали. Когда Инари отошел немного, чтобы набрать хворосту, Лундстрем взволнованно сказал Олави:

— Олави, у меня несчастье!

— Что?

— У меня почему-то не хватает двух ящиков и одной связки. Честное слово, я нигде их не оставлял.

Он боялся, что Олави не поверит ему, но Олави закусил губу и, словно вспомнив что-то очень неприятное, нехотя ответил:

— Все в порядке. Так и должно быть. Это я нарочно тогда сказал, что все вытащено из озера в ту последнюю ночь на карбасе. Я боялся, что Инари пойдет еще под воду и не выплывет. Я хотел спасти Инари.

Вскоре они заснули.

Утром первым проснулся Лундстрем, разбудил товарищей — и снова началась страда.

Через несколько дней они дошли до последнего привала перед селом, и Инари, оставив Лундстрема и Олави стеречь припрятанное в зарослях оружие, отправился разведать, как переправить транспорт дальше.

У парома стояло несколько телег; коричневые «шведки», распряженные, ожидали своей очереди для погрузки. Возчики молчаливо сосали трубки.

— Не сегодня-завтра надо вытаскивать панко-реги, — сказал один из них, поглядев на небо.

Нечего было и думать о том, чтобы сегодня удалось переправить оружие дальше. Для этого надо было пойти на север, к баракам, разыскать Сунила, а тот сам должен договориться с надежными возчиками. Когда Инари вернулся к товарищам, Олави сказал:

— Оружие здесь припрятано неплохо. За Эльвиру я поручусь, как за Коскинена. Она пойдет к Сунила и передаст ему, что транспорт доставлен.

Поздней осенью, утром, пришла к Эльвире маленькая девочка, дочь деревенского пастуха, сунула ей в руку записку, сказала, что просил ее передать дядя в лесу, когда она собирала грибы и ягоды, и убежала.

Эльвира прочитала записку один раз и другой. Потом прибралась, взяла шесть штук круглых лепешек некки-лейпа, кусок оленьего мяса, кофе, сахару, кусок масла, положила все в мешок, взяла крынку с молоком и потихоньку ушла в лес.

Она шла по едва приметной тропинке; потом тропинка затерялась в трясине. На кустиках гоноболи замерзали голубые ягоды.

Эльвира шла в сторону от деревни и перепрыгивала с кочки на кочку. И вдруг сильные руки обняли ее, и она увидела сияющие в жесткой щетине небритого лица темные глаза. И Олави воскликнул:

— Все в порядке, ребята, раскладывайте костер!

Эльвира увидела еще двух парней. Олави взял из ее рук мешок. Они стали есть лепешки и разрывать зубами доброе оленье мясо.

— Ты совсем такая же, как и была, — не сводя с нее глаз, сказал Олави.

— Олави, почему ты не пришел прямо домой? Папа будет просить тебя…

— Тише! Нельзя, Эльвира. Никто не должен знать, что я был здесь. И про этих товарищей тоже. Понимаешь?

— Значит, мы опять расстанемся?..