В Суоми - [29]

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Лундстрем сначала спокойно ждал возвращения Инари и Олави с подмогой для переноски груза, беспорядочно наваленного на берегу и прикрытого свеженаломанными ветками.

Он чувствовал себя превосходно и отдыхал весь день, рассчитывая, что товарищи вернутся только под вечер. Он насвистывал знакомые ему старинные песенки, палкой сбивал шишки с сосен и елей. Но потом, когда подобрались сумерки, он забеспокоился.

Да, товарищам следовало бы уже возвратиться.

Солнце садилось далеко за озером. Беззвучно спускались сумерки.

Лундстрем встал с валуна, на котором сидел, и тревожно прошелся по берегу.

Еще полчаса назад все было так знакомо и понятно, а теперь холм вырос в высокую гору.

Метрах в двадцати от берега в лесу высилась муравьиная куча. Лундстрем подошел к ней. Муравьиная жизнь к ночи, очевидно, угасла, и он захотел потревожить ее, но раздумал. По муравейникам учил его Олави распознавать близость дороги. С какой стороны они покатее, с той — дорога. Надо проверить. И Лундстрем, определив более покатую сторону муравейника, пошел искать в сумерках дорогу. Олави был прав. Метров через двадцать он нащупал ногою еле заметную твердую тропку.

Лундстрем вытащил из-за пазухи план пути. Здесь начинался новый этап, и черта на плане указывала прямое направление на север, к селу Сала.

«Как мало осталось идти!» — подумал Лундстрем; он умел обращаться с чертежами — ведь он был квалифицированным металлистом. Он был прав: по линии полета птицы до Сала оставалось около тридцати километров. Наступил темный осенний вечер. Лундстрему стало холодно, он разложил костер подальше от берега, чтобы чужой глаз не приметил.

Товарищи все еще не приходили. Неужели с ними приключилось что-нибудь? Может быть, они попали в засаду, может быть, их убили, а он сидит здесь и ничего об этом не знает? Нет, этого не может быть. Просто дорога оттуда труднее, чем предполагали, с крестьянином сторговаться хлопотливее; они придут сюда уже сразу с лошадью.

Ладно, если они не придут через час, он пойдет им навстречу, и если не встретит, то, во всяком случае, разузнает, что с ними и куда они запропастились. Но тогда оружие останется без присмотра. И потом — куда идти на ночь глядючи? И напрасно это он разволновался. Ведь в случае чего один-то — или Инари, или Олави — добрался бы к нему.

Да что там, утро вечера мудренее.

И Лундстрем стал устраиваться на ночлег. Он постлал ветки и накрылся шерстяным одеялом Олави. Но он долго не мог заснуть, думая все об одном и том же, и деревья, колеблемые отсветами костра, казались ему похожими на старинные чудища, о которых говорится в детских сказках.

Спал он настороженно и несколько раз просыпался; ему казалось, что хрустит валежник, что пришли наконец долгожданные товарищи.

Но никто не приходил.

Наступил холодный, туманный рассвет. От росы одеяло отсырело и стало тяжелым. Солнце нехотя вставало где-то на краю земли, и Лундстрему стало вдруг ясно, что Инари и Олави попали в переделку.

Идти их выручать? Тогда можно самому попасться. И тогда оружие погибнет. Для чего же тогда его выкапывали, перевозили, для чего Инари столько раз нырял за ним в холодную воду?! Нет, нельзя отходить от оружия.

И тут ему пришла в голову блестящая идея: ведь они же решили, если не достанут лошадей, перетаскивать транспорт на своих спинах, а если так, то почему он один, в крайнем случае, не сумеет этого сделать!

Правда, это будет в три раза медленнее, даже, может быть, еще немного дольше, потому что у Олави спина шире и сильнее, чем у него, но все-таки он вполне может справиться и один. И по карте путь прочерчен, и он знает, кому передать транспорт. Фамилию Сунила он запомнил крепко.

И если он это сделает… нет, не если, а когда он это сделает, Инари и сам Коскинен проникнутся к нему уважением и скажут: «Да, Лундстрем, ты сделал большое дело».

А если вдруг Инари убит и никогда, никогда он его не встретит и не сумеет до конца оправдаться перед ним? Руки Лундстрема опустились, и он прошептал:

— Нет, Инари должен быть обязательно жив, а если он убит, тогда… тогда я, после того как перетащу все оружие, сам все расскажу Коскинену, и про Хильду тоже, и он наверняка все поймет. Значит, надо приступать к делу.

Лундстрем подымает связку винтовок. Он решает так: «Я пронесу ее три километра, потом приду за другой — и так до ночи перетащу все на три километра. Все сделаю в десять, самое большее — в двенадцать дней».

Дольше, чем рассчитывал Коскинен, но что же делать!

Он набивает мешочек едой: лепешки некки-лейпа, несколько вяленых рыб, полтора кило сахару, щепотка соли и горсть кофе. Он увязывает все это в шерстяное одеяло, сверток прилаживает ремнем, как противовес связке винтовок, и бодро взваливает груз на плечи.

Не очень тяжело — всего около двух пудов.

Лундстрем идет по тропинке и насвистывает свой любимый мотив.

Скорее бы все это дело сделать! Это правильный расчет — нести груз три километра, а не километр: меньше времени и сил уйдет на опускание, поднимание, перегрузку.

Тропинка подымается в гору, идти уже не так легко, как раньше, и к тому же ремень режет плечо. Надо бы его заново приладить. Нет, впрочем, это будет лишняя перегрузка. Лучше пронести все три километра, а там и поправить.