В Суоми - [17]

— Зарубку не смоешь. Я знал это, а найти не мог. Молния в сосну ударила, и обгорела сосна. А об этом мне не было сказано. Впрочем, кто мог знать! Надо завтра стряпуху нанимать и приниматься за настоящее дело.

Но едва Коскинен собрался рассказать, в чем теперь будет заключаться их работа, как раздался стук и в горницу вошел старик — местный староста; с ним был мальчик лет двенадцати — его внук.

— Садись, гостем будешь, — спокойно сказал Коскинен, и хитроватая улыбка застряла в уголках его губ.

Старик молча опустился на лавку. Нары шли вдоль стен всей горницы; было темно, и только огонь очага чертил огромные тени на потолке. Было слышно, как закипела в чугунке вода.

Наконец старик спросил:

— Так из Хельсинки?

— Да, отец.

И снова наступило молчание.

— Зачем к нам пожаловали? Чем привлекли ваше столичное внимание наши заброшенные места?

— Видишь ли, отец, — сказал располагающим, вкрадчивым голосом Коскинен, — я сам собирался сейчас зайти к тебе и объяснить. Мы посланы университетом. — Коскинен вытащил бумагу с гербовой печатью и показал ее старику.

Старик придвинулся к огню и медленно стал читать ее, видимо не совсем улавливая суть. Непонятные слова внушали ему уважение.

— Но дело, отец, не в этом, про самое главное в бумаге не написано, потому что дело наше секретное, и тебе тоже, для выгоды своей и соседской, лучше об этом молчать. Мы ищем золото и, вероятно, найдем его. Если никто об этом не проведает раньше срока, все здесь станут богачами, а если узнают — нахлынут сюда чиновники, помещики, и все богатство уйдет от вас, как весною лед.

И снова наступило молчание. Старик сосредоточенно жевал губами, глазенки мальчика восторженно засияли. Картошка была готова.

— А мне нельзя с вами, золотоискателем сделаться? — осторожно и умоляюще спросил мальчик.

— Вот как времена меняются, — словно отвечая на свои затаенные мысли, сказал старик. — Меня пастор окрестил, когда мне исполнилось пять лет и я смог сам пойти на лыжах в церковь за пятьдесят километров принять святое крещение. Летом совсем пути не было, а зимой только лыжи. А сейчас и дорогу нагатили, и Илмари в золотоискатели с двенадцати лет рядится!

— С тринадцати, — поправил Илмари деда.

— Нет, Илмари, — улыбнувшись, ответил Коскинен, — молод еще ты, а камни приноси — может быть, они и пригодятся.

Много натаскал Илмари в избу камней. Но в ту минуту его внимание было занято другим. Он жадно смотрел на финский нож, которым Олави расщеплял полено, готовя растопку.

Нож Олави должен был понравиться всякому понимающему толк в этом деле. Большой, но в меру, красивый не как безделушка, а как вещь, необходимая в жизни каждому мужчине. Для финского мальчика нож — пуукко является как бы свидетельством мужества, зрелости, гражданского совершеннолетия.

Дед тоже смотрел на работу Олави, но она рождала в нем совсем другие чувства.

— Из лучины не сделать полена, из шестидесятилетнего — двух парней по тридцать лет.

И старик, благодаря за угощение, стал собираться восвояси. На прощание Лундстрем хотел помочь старику разжечь табак в трубке и чиркнул уже спичку, но старик замотал головой и, с неожиданной торопливостью отстранясь, сказал:

— Нет, благодарю, не надо. Я ни разу в жизни не закуривал трубку от спички. Не доверяю этим штукам, которые зажигаются с треском и брызжут в лицо искрами. Они всегда гаснут не вовремя. Нет, у меня для этого есть трут и кремень, уголек из очага или костра: другой совсем аромат получается.

Как только староста с внуком ушли, Коскинен скомандовал:

— Спать! Завтра за дело!

Утром наняли они стряпухой девятнадцатилетнюю девушку Хильду, батрачившую в этой деревне уже второе лето, и отправились на работу.

Скоро все в деревне узнали — старик проболтался, — что приехали золотоискатели. И, передавая эту новость, многозначительно намекали на общую выгоду хранить ее в секрете.

Хильда тоже думала про своих новых хозяев, что они золотоискатели, и, хотя в разговорах их слово «золото» почти не слышала, она решила, что так надо для дела.

Действительно, так нужно было для дела. Много Хильде было хлопот с камнями, каждый камень она обтирала тряпкой.

Хильда была высокая, крепкая, работящая девушка и ничего особенного, казалось на первый взгляд, не представляла. Она напоминала молоденькую березку весной, холодную и малопривлекательную, на которой мимоходом останавливают взгляд, чтобы сразу же перевести на цветущую рядом рябину или снежную черемуху.

В двух километрах по реке вниз от селения, на левом берегу, стояла высокая сосна; кора у вершины была обуглена — в нее ударила молния. На высоте человеческого роста слабо прочерчена зарубка — стрелка.

— Это то, что нам надо, — сказал Коскинен, когда товарищи подошли к сосне. — В ста шагах отсюда на запад должна находиться лесная сторожка.

Однако сторожки не было, и только утоптанная на прогалине земля, обугленные, недогоревшие коряги и несколько полусгнивших досок свидетельствовали о том, что здесь когда-то могла находиться хижина.

От прогалины начиналась тропинка, которая, змеясь, вела обратно к речке, но уже шагов через пятьдесят тропинка исчезла среди кочек, покрытых вереском и брусничными кустами.