В стране у Карибского моря - [46]

Розу и полевой колокольчик,

Губы любимой

И оперение цапли.

О мой бог, мой бог — это чувство любви!

Непроглядной мглой заползает мне в душу

Трагедийная ночь.

Я устремляюсь в глубь ее теней,

Чтобы там излить мои слезы.

О мой бог, мой бог — это сознание обманутой

надежды.

Однако всему этому противостоит растущее стремление угнетенных слоев населения Центральной Америки к лучшему будущему, особенно усилившееся после победы революции на Кубе.

ЭЛЬ-ПАРАИСО — РАЙ

Сан-Фелипе, суббота, 11 июля 1953 года

«Дорогой друг!

Теперь я встречаю закаты, сидя перед крестьянскими домами в сердце Гондураса, — разве это само по себе уже не романтично? Сегодня моя раскладная койка впервые установлена в помещении школы — до сих пор мне еще не выпадало такого счастья. Правда, это помещение — всего-навсего отделенная циновками часть дома богатого крестьянина-скотовода, которого зовут дон Мануэль Мартинес Очоа. По другую сторону перегородки живет множество людей — многодетная семья самого дона Мануэля, включая его взрослую дочь, которая работает учительницей, а также целая куча алумнос — взятых на полный пансион учеников из отдаленных деревень. Вместе с полудюжиной маленьких Очоа они безраздельно господствуют в доме. Пока они занимаются тем, что, крича и ссорясь, обследуют мой багаж и поочередно опробывают катре, мою раскладную кровать. Но я надеюсь, что в конце концов мне удастся их разогнать, и тогда я буду всю ночь блаженствовать в уединении.

Сан-Фелипе — это большая деревня. Говорят, что здесь две сотни домов, но, как принято в этих краях, они широко разбросаны на площади в несколько квадратных километров. Отсюда я вижу лишь немногие из них. Передо мной расстилается обширная луговина, вплоть до опушки леса у речушки Пасореаль, вдоль которой местами пролегал наш путь, когда мы спускались сюда с гор. Старший сын дона Мануэля с одним из пастухов верхом на маленьких, узких в кости лошадках гоняется по лугу за стадом, которое удирает во все лопатки, и вылавливают при помощи лассо двух- и трехгодовалых телков. Это надо увидеть своими глазами — настоящий ковбойский фильм! Лассо привязано к высокой луке деревянного седла. Лошадь отлично чувствует, когда петля поймала животное за рога или за шею. Она останавливается как вкопанная посреди галопа и быстро поворачивается в обратную сторону, чтобы, упершись ногами в землю, устоять против рывка пойманного животного. По пути сюда я видел пастухов на неоседланных лошадях, которые, за неимением других возможностей, привязывали лассо прямо к основанию хвоста своих лошадей. Поразительно, как у них не отрывались хвосты, когда веревка внезапно натягивалась рывком неимоверной силы. Великое дело привычка!

Пока я здесь сижу, двое всадников приволокли к дому уже больше полудюжины телков. С удивительной ловкостью они набрасывают животным, уже довольно крупным и сильным, маленькие лассо вокруг ног и валят их на землю. Их гордый владелец, который устроил сегодня смотр своему молодняку, при помощи раскаленного тавра на длинной ручке ставит каждому на шкуре свое клеймо. Клубится дым, пахнет паленой шерстью и мясом. Несчастные животные отчаянно ревут. Когда их отпускают, они несколько мгновений стоят, как в столбняке, и вдруг, высоко задрав хвост, бросаются со всех ног, словно за ними гонится черт, Их теперь поймают не раньше, чем настанет пора вести на скотобойню в Тегусигальпу или еще дальше — в банановые районы на северном побережье. Их погонят по Камино Реаль — старой дороге, проложенной, вернее сказать, протоптанной еще при испанцах, которая связывает нагорье с побережьем. Но, прежде чем на нее попасть, им придется после нескольких часов хода преодолеть две большие реки — Халан и Гуаяпа, чуть повыше их слияния.

Завтра и я направлюсь туда. За воскресенье я хочу добраться до Хутикальпы, кабесеры департаменталь, то есть окружного центра, главного населенного пункта крупного административного округа Оланчо. Один этот округ больше, чем вся Республика Сальвадор, а весь Гондурас более чем впятеро больше своего юго-западного соседа. В Хутикальпе я предполагаю пробыть три дня, дел у меня будет по горло, и я едва ли выберу время написать письмо. Поэтому лучше уж заняться этим сейчас, хотя день был долгим и нелегким. Ведь нам — моему старому погонщику Альбино Вальесильо и мне — все равно приходится ждать нашего скудного ужина. Женщины уже занимаются приготовлением обычных коричневых или черных бобов и тортилий для всех обитателей дома. На это уходит немало времени, ибо сначала надо отделить кукурузные зерна от початков, провеять их, сходить на реку помыть, а затем по крайней мере час варить в известковой воде, пока они не станут мягкими. Потом их со всей тщательностью разотрут при помощи удобного каменного песта (мано) в вогнутой каменной чаше — допотопной индейской метатл, или метате. И в заключение из этого нежного теста, называемого ништамаль, или проще маса (масса), в ладонях будут слеплены тортильи. Во всех селениях утром и вечером непрестанно раздаются характерные шлепки ладонью по тесту. Все это отнимает часы. Печется такая маленькая лепешка на горячем листе жести или на выпуклой сковородке быстрее чем за минуту, а съедается еще быстрее. Огромные затраты времени при минимальном эффекте. По утрам замученные женщины нередко еще до четырех карабкаются на чердак, к зернохранилищу, чтобы достать початки кукурузы или то, что от них оставили крысы, и хорошо если завтрак будет готов к семи или полвосьмому! Нет, наш хлеб и бутерброды куда удобнее! Здесь ни в одном доме не найдешь готовой пищи, которую можно немедленно проглотить: сначала всегда необходимы длительные приготовления.