В стране полумесяца - [8]

Тихий полдень. Бесконечная сутолока лодок, маленьких пароходов и барок окружает нас. Здесь, как и в других приморских местах, мальчишки в рубашонках гребут, как взрослые. Тут и ялики, тут и военные суда неслыханных размеров, великолепные лодки и каики с высокими раззолочёнными носами. В каиках сидят знатные господа, закутанные вуалями дамы, и гребут в них евнухи. Моя спутница кивает дамам, и те тоже кивают в ответ. Они лежат в лодке на подушках, но с головами приподнятыми на борт. Одеты они причудливо.

На пароме собрались все племена Востока. Женщины вперемежку с мужчинами: дети, девочки-подростки, некоторые из них с прехорошенькими лицами. Когда паром двинулся и поднялся ветер, вуали многих красивых женщин стало относить в сторону. Однако они не очень-то спешат ими снова укрыться. А ветер становится всё сильнее и сильнее, и всё больше и больше красавиц открывается миру. Мы узнаём ещё одну уловку Востока: старуха сидит с лицом, обращённым прямо против ветра, — и чем сильнее ветер, тем плотнее прилипает вуаль к её лицу. Но красавица-то непременно сядет как раз боком.

И, действительно, было на что посмотреть. Какой огонь загорался в глазах у многих эфенди, когда отлетало какое-нибудь покрывало!

Мы выезжаем за город и нанимаем экипаж.

— Эйюб! — говорю я.

По-турецки это тоже зовётся «Эйюб», но кучер не понимает моего произношения. Я повторяю, стараясь произнести особенно ясно, но и это ни к чему не ведёт.

— Постой, — я! — говорит моя спутница, и тоже повторяет: — Эйюб!

И мне стало немножко стыдно: она сделала из этого совсем другое слово, несравнимое с моим по силе. И понята была именно она. Теперь кучер уже сам спрашивает: «Эйюб?», и спутница моя кивает в знак того, что он понял. Я убеждён, что мы попадём в какой-нибудь другой Эйюб, но мне приходится сдаться: эти двое стоят передо мной и кивают друг другу, и говорят по-турецки, и составляют заговор.

Затем мы садимся и трогаем.

Мы попадаем в подлинный Эйюб. Я, правда, не видал всего света, но уверен, что в нём есть только один Эйюб. Это священное место. Кучер уже возил сюда путешественников и раньше, он знает, что они хотят видеть, а потому останавливается у больших ворот, откуда легко найти ход к мечети Магомета Второго. Но мы проходим мимо мечети. Большие мечети гораздо лучше на картинах. Они не высоки, — они только обширны. Но обширное здание само по себе ещё ничего собою не представляет. Софийская мечеть — это целый городок по обширности и может вместить чуть не величайшее стадо в мире. Но она плоска. В мечети Магомета Второго хранится сабля Османа[17], а сабля эта имеет важное значение, — каждый султан надевает её на себя при вступлении на престол. Ну, и пусть, — а мы всё-таки идём мимо, чтобы проникнуть в самый Эйюб.

Эйюб — это мир гробниц. И в то же время мир кипарисов, платанов, цветов. И во многих местах здесь мечети, и всюду надгробные часовни, мавзолеи, каменные памятники. И всюду умиротворение. Кипарисы стоят неподвижно и прямо, они крепки, как каменные башни. В пальмовых рощах слабо шелестят листья, когда пробежит ветерок, но больше ни звука. Мы и сами невольно начинаем ступать осторожнее, по мере того, как всё глубже и глубже проникаем сюда, удаляясь от улиц и города. И говорим мы тише в стране мертвецов. И у нас есть полное основание говорить тише: нам жутко здесь, мы неверующие, уж не слишком ли далеко зашли мы вглубь Эйюба, в какую-нибудь из его священных рощ? И тем не менее мы идём и идём вперёд, чтобы проникнуть в самую глубь; всё замыкается, безжизненный мир со всех сторон окружает нас. Мы садимся.

Человека, полного жизни, тянет на кладбище, чтобы отдохнуть. Это остров в Южном море. Но нет места, где бы жизнь так боролась и побеждала, как здесь: здесь самые большие деревья и самые живучие земляные черви. У нас на родине на кладбище росло несколько кустов малины, которая выросла сама собой и росла без ухода. Она каждый год давала ягоды, и мы, дети, так хорошо знали, где её найти. Каждая ягода была словно полный глоток вина…

Эллины сжигали трупы своих мертвецов прежде, чем погребать их. А на гробнице высекали они гения, который гасит факел пятою. Потому что такова была для них жизнь: она горит и гаснет, как факел.

Евреи и христиане погребают своих мертвецов целиком, потому что они наверное воскреснут. Погребение рассматривается, вероятно, как способ, облегчающий мёртвым встретить друг друга там. Но ветер разносит прах земной во все стороны.

Заратустра учил тому, что трупы должны доставаться хищным птицам. Когда человек умирает в долине, говорит он, птицы спешат вниз с горных вершин. Он спрашивает Ормузда: какая есть третья вещь, которая не нравится нашей земле и лишает нас её благоволения? И Ормузд отвечает: третья вещь та, что вы роете могилы и кладёте в них человеческие трупы.

Только египтяне не хотели признавать уничтожения ни в какой форме: они набивали свои трупы травами, делали их нетленными, превращали их в камень. Они предавали их земле подобными статуям.

Магомет же сказал: «Растительность хороша на кладбищах». Он имел в виду только жизнь…

Мы глядим поверх целого города памятников. Все эти камни тонко высечены; оба прямых столба у каждой гробницы зачастую чистейшее произведение искусства по беспримерной тщательности и красоте работы. На каждом изречение из Корана, некоторые золотом. На вершине главного монолита высечен тюрбан или феска. Иногда тюрбан зёленый, — это выражение высшего почёта. Гробницы женщин тоже с монолитами, но на них нет ни тюрбанов ни зелёной краски, — это значит, что им нет почёта.