В сторону южную - [107]

— Я видел ваш фильм, — в голосе Воронцова было что-то, что заставило поднять глаза, взглянуть ему в лицо, — видел, — подтвердил, улыбаясь пухлым ртом, — и я представляю всю сложность вставшей перед вами задачи. Конечно, про красивую жизнь и про прошлое — легче. Там и взятки гладки, а здесь живые люди, их и рассердить можно, и обидеть. Это сложно… — Задумался. Глядел, прищурившись, куда-то мимо. — Да, сложно, — дернул головой, словно отбросил сомнения ненужные, укрепился в мысли своей, — потому что есть правда Северного, и правда Мангышлака, и Братска, и даже этого места курортного, а есть и еще одна, самая главная правда — правда жизни нашей. Вот в ней вся суть, о ней и говорить надо, а какие самосвалы где ездят, так это, ей-богу, неважно. Я так думаю? — улыбнулся смущенно. Дотронулся до аккуратного узла галстука.

— Неправильно! — крикнул Кеша и стукнул ладонью по хлипкому столику так, что подпрыгнули стаканы и гитара отозвалась долгим стоном. Люда испуганно ладонью прижала струны. — Неправда, Константин Александрович, хоть и уважаю я вас. — Поднялся рывком, отошел в угол террасы, словно боксер на ринге перед началом схватки. Стоял, расставив ноги, маленький, коренастый. Максиму почему-то бросились в глаза его большие пыльные босые ступни, распирающие дерматиновые, блестящие ремешки сандалий. — Вот ты скажи, — спросил Максима, впившись зелеными круглыми глазами, — для кого ты кино делаешь? — И не давая ответить: — Для народа. Значит, и для меня тоже. А я хочу, чтоб все как на самом деле, чтоб душу ты мою показал, и его, — кивнул на Игнатенко.

— Так ведь разная у тебя душа, Кеша, — опередив Максима, холодно откликнулся Воронцов. Сидел спиной к Кеше и головы не повернул даже. — Разная. Я тебя отличным экскаваторщиком знал, передовиком, а теперь вот — домовладелец, кур полсотни развел, частный сектор обслуживаешь.

— Столовую устроил, — злорадно добавила Саша, и Воронцов удивленно воззрился на нее.

— Да, да, — подтвердила весело, — кабачок тринадцать стульев.

— Ты, ты… — Кеша задохнулся.

— Нет, это ты, — Воронцов резко обернулся к нему, и Максим понял, как опасен и жёсток может быть этот человек. — Это ты, Кеша, выступаешь не по делу и не по праву. И его к себе пристегнул, — кивнул на испуганно вздрогнувшего Игнатенко, — а не надо было. Он не торопится в герои, не торопишься ведь? — спросил строго.

— Та яки герои, на́йщо воны мени, — раздраженно отозвался певучим тонким голоском Игнатенко и осуждающе посмотрел на Кешу, будто укорил, что в плохое дело втянул и его.

— Да уж куда тебе в герои, когда по тебе прокуроры плачут, — перегнувшись через ручку кресла, Воронцов обнял узкие плечи соседа.

— Та бог с вами, Костянтин Александрыч, — Игнатенко в ужасе руками замахал, словно нечистую силу увидел.

— Плачут, плачут, — наслаждаясь его испугом, повторил Воронцов, — да уж не достать им теперь тебя. Разве что опять за старое примешься.

— Мэни ни трэба бильш, — важно сказал Игнатенко и откачнулся назад с креслом, уклоняясь от объятий.

— Ну что ж, пора и честь знать, — Воронцов встал, и Саша тотчас вскочила, шаль подхватила торопливо. Нитка зацепилась где-то за гвоздь, Саша дернула зло, оставив черный клок на ножке кресла.

— Давайте прогуляемся, Константин Александрович, Кешу проводим, а то он еще с горя в море утопится, — засмеялась громко, откинув красно-рыжую голову.

— Да нет, он мужик крепкий. — Воронцов аккуратно придвинул к столу свое кресло.

Шлепая по линолеуму задниками сандалий, Кеша пошел к двери.

— Бывай, — протянул руку Воронцов, когда проходил мимо. И Кеша на ходу хлопнул ладонью о ладонь Воронцова: то ли отстранил, чтоб пройти не мешал, то ли попрощался все же.

Физики шаркнули ножкой, наклонили аккуратно подстриженные головы, поцеловали ручку Люде и ушли.

— Ну, как продвигается работа? — Люда остановилась очень близко. Ни одного изъяна на гладко-смуглой коже лица, ни одной морщинки. — Времени, по-моему, уже в обрез, — заботливо поправила замявшийся, а может, и не замявшийся воротник его рубашки. — Мне кажется почему-то, что это будет прекрасный фильм.

«Черт бы тебя побрал», — хотел сказать Максим. Из-за ненужной любезности ее, дружески-интимного внимания он не успел подойти к Саше, задержать ее. Видел только, как что-то спросила у Воронцова, тот покачал головой, извиняюще развел руками, и она, путаясь в кистях шали, злобно выдергивая их из-под ног, пошла торопливо вверх по лестнице, к себе.

«Ну что ж, может, все и к лучшему. Пора за работу приниматься. Окончились дни празднеств в Аранхуэце, настали суровые трудовые будни. Недаром Люда намекнула, что за ум приниматься надо», — думал, глядя ей вслед.

— Спасибо, ты душенька, — он с чувством, которого не испытывал, поцеловал узкую загорелую руку Люды. Когда увидел ее глаза, заметил торжество, что не успела спрятать, глядя на его склоненный затылок. — Спасибо. Ты чудно пела, до завтра.

— Оставайся у меня ночевать, поговорим еще, — упрашивал Воронцов Игнатенко. — Чего тебе тащиться в пансионат. Я на диване постелю. Оставайся.

Максим подошел к ним:

— У меня тоже можно.

— Та ни! Мне завтра вставать рано, в совхоз ехать, — отнекивался Игнатенко.