В сторону южную - [110]

Сейчас, когда сидели рядом, напомнили отчего-то Петьку с Машей, беспомощные такие же, растерянные, хоть и старые. И, не думая уже о билетах, что так нужны, а лишь о безысходности их безнадежной, сказала:

— Да отчего ж ехать-то не хотите, при дочери-то лучше, легче жить будет.

— Будет, как же! Из ее рук смотреть, а у нее любой кусок на учете.

Женщина не возразила мужу, только вздохнула длинно.

— И народ там военный очень, — он наконец поднял голову, взглянул на Галину робко.

— Да какой народ? — ласково спросила Галина, голосом заглушив в себе сострадание и жалость. — Какой народ?

— Латыши, — значительно сказал старик, — за латышом она замужем, а они военные очень, суровые. — А в голубеньких, по-детски закисших глазках уже теплилась просьба не согласиться, утешить.

— Ой, да ну что вы! Они хозяйственные, справедливые, к пожилым относятся хорошо, я видела, большое уважение оказывают, правда, воспитаны так, — Галина даже руки прижала к груди, чтоб поверил скорее. И он поверил, потому что не было лучшего выбора у него, как только поверить.

— Может, и вправду, может, не даст ей того… куражиться, а? — спросил жену.

Готовность его примириться с судьбой своей, что обнаружилась так неожиданно, его желание увидеть судьбу эту нестрашной, обычной вернули женщине утерянную уверенность и власть.

— Напридумывал тут про родное дитя, она ж как лучше хотела, — сказала с привычной сварливостью и, встав с лавки, сообщила Галине с чопорной надменностью, будто не сидела только что, безгласная от вины своей: — Вы уж извините за беспокойство, но ждут нас очень, волнуются, как долетим. Первый раз ведь лететь-то.

— Большое дело, — презрительно сказал старик и поправил фуражку, чтоб Галина обратила внимание на прошлое предназначение ее, — паровоз опаснее, в нем пар, а в самолете бензин. Пар капризнее, свой характер имеет. А бензин, он и есть бензин — бездушная влага.

«Все равно уеду», — думала упрямо, тащась с чемоданом назад к пустырю. Не рассчитала, надела в дорогу брюки и свитер тренировочный, шерстяной, синий с белыми лампасами по рукавам. А жара уже давала себя знать. Вспотел лоб, отяжелела вдруг поклажа. Села отдохнуть в тени акации на лавочке у чьих-то ворот. Мимо озабоченно, торопливо, носками белых полукед вздымая фонтанчиком мелкие камешки, протрусили двое с ракетками. Парень и девушка. Загорелые, в белых шортах, майках с зеленым веночком на кармашке. Спешили в парк, на корты, наиграться успеть по холодку. На Галину внимания не обратили. Она завистливо проводила их взглядом. Когда-то играла хорошо, на первый разряд тянула, как говорил тренер. И вдруг захотелось ощутить, как прежде, силу мышц, соленый вкус на губах, радость бескорыстного азарта. Как хорошо было после лекций бежать на стадион. В пахнущей здоровым потом, влажной душевой переодеться в свежее, белое, выстиранное накануне и, чувствуя, как удобно ногам в пружинящих толстых шерстяных носках, выйти на красный, с еще не припорошенными кирпичной пылью, четкими, глянцевыми белыми линиями корт.

Носки присылала из деревни мать. Слишком часто присылала, и не нужно столько их было, лишние отдавала подругам. Писала, чтоб не беспокоилась больше, хватит надолго, но мать упорно слала крошечные бандерольки. Только потом поняла странное упорство это: ничем другим не могла порадовать, помочь в скудной студенческой жизни. Вот только носками этими.

Поняла, когда сама, не имея другой возможности отблагодарить Раису за заботу ее и дружбу, навязала ей свитеров, кофт, красивых шапочек. Таких красивых, что Кирюхина за любые деньги умоляла сделать. Раиса даже побелела от злости, когда рассказала о просьбе Кирюхиной.

— Ну, гадость, — прошипела в ярости, — это она тебя унизить при всех хотела, что вот, инженерша с дипломом ее обслуживать должна.

— Да отчего — обслуживать, понравились ей, — засмеялась Галина, — а мне и впрямь деньги не помешали бы.

— Я тебе доверенность на книжку написала, — вот и бери, а побираться нечего.

— Как раз с книжки твоей брать — и значит побираться.

— Ну да! Отдашь ведь, через год у тебя много денег будет, вот увидишь.

Но и через год брать не захотела, велела шубку Маше купить, торбаза красивые, так и ходила Галина в ее должниках. Раиса неутомимо приносила с базы, где знакомство имела, все новые и новые вещи — теперь уже для Галины, пока та не взмолилась, что не нужно ей столько.

— Нужно, — отрезала Раиса. — Я-то ведь знаю: домой деньги посылаешь. Имей в виду, на родственников не напасешься, я вон без них живу припеваючи. На материке думают, что у нас, на Севере, денег куры не клюют, и смотрят в руки. А тебе хорошо одеваться надо — ты незамужняя.

Галина подумала, что сильно огорчится Раиса возвращению ее несвоевременному. Из-за Воронцова огорчится. Ругаться будет, даже подарком не утешится. Решила в Москве серьги ей купить золотые с большими фиолетовыми камнями, видела в магазине, когда с Сашей мотались на такси. Раиса, конечно, наорет для виду, но обрадуется, — Кирюхина лопнет от зависти, у нее сережки поплоше будут. А теперь вот испортила Раисе торжество.

Красный «Москвич» остановился вдруг напротив, шаркнув шинами.