В сторону южную - [106]
спросила громко Люда, вглядываясь в шелестящую тьму парка, и все невольно обернулись.
протяжно пропела она. И снова:
И звучно, четко выговаривая слова:
Она, эта женщина, душу которой, Максим знал определенно, можно было сравнить разве что с кусочком заржавленного железа, эта преуспевающая красавица, рыдающая из-за испорченного портным платья, та, что сказала как-то ему: «Когда вижу калек или больных, то еще радостней ощущаю свое физическое благополучие», а когда Максим ответил: «А я — вину и сострадание», посмотрела удивленно и плечами пожала, словно чушь несусветную, не стоящую даже обсуждения, услышала, — она умела петь так, что казалась и доброй, и чистой, и мудрой.
ждала ответа от Воронцова, глядящего на нее напряженно, не отрываясь.
повернулась к щуплому, в переливчатом костюме и украинской расшитой сорочке, подавшемуся к ней с тем выражением откровенной боязни беды и просьбой, чтоб беды этой не было, с каким слушают сказки дети.
И Люда ответила ему, утешила, улыбнувшись ласково:
«Как жалко, — думал Максим, — что и ласковая улыбка, и удивительно мягкий, влажно блестящий взгляд огромных темных глаз — все это неправда. Жалко и обидно. Но актриса она отличная. И в конце концов, какова ее душа — важно лишь нескольким людям, живущим рядом. И как жалко, что тяжкая, несчастливо сложившаяся жизнь превратила другую — умную, смелую женщину — в злую, циничную искательницу приключений, судорожно хватающую последние крупицы счастья, оставшегося на уже недолгую женскую ее долю». Он встретился взглядом с Сашей и ничего не прочел в синих, грубо накрашенных глазах. Смотрела на него, а видела что-то свое, далекое и печальное. Сейчас, когда оживление ушло, когда забыла, что не одна, был в глубине глаз, в мелких сухих морщинках вокруг них — страх, и было какое-то давнишнее, о котором знала только она, на всю жизнь оставшееся с нею поражение.
— Какая хорошая песня, — маленький в украинской рубашке с восторженным удивлением оглядел всех, прося согласиться с ним. — Правда, хорошая? — спросил у Кеши требовательно.
— Ничего, — солидно похвалил Кеша и потянулся к пятилитровой банке с вином. Разлил по стаканам. — Я ее в каком-то фильме слышал, вы еще там играли, — протянул Люде стакан, — фильм так себе, барахло, а песня хорошая.
— Чем же фильм тебе не понравился? — чувствуя, как похолодело все внутри, стараясь не смотреть на Кешу, спросил Максим.
— Ну, Иннокентий, ты прямо пальцем в небо, — насмешливо пропела Саша, — здесь режиссер сидит, а ты — барахло.
— Ну, извини, не знал, — Кеша примирительно похлопал Максима по плечу, — ей-богу, не хотел обидеть.
Все чокнулись, улыбаясь сконфуженно, переглядываясь. Максим стакана не поднял. Сидел, уставившись в стол, лицо, словно обрушилось что-то на нем, жесткое, голое.
— Спой еще что-нибудь, — попросила Саша.
Люда испуганно покосилась на Максима, улыбнулась неуверенно:
— Я не знаю…
— Так что же тебе не понравилось? — громко спросил Максим и поднял наконец на Кешу глаза.
— Да ладно, ну что он понимает…
— Я не тебя спрашиваю, — грубо перебил Максим Сашу, — помолчи.
Она вспыхнула, хотела что-то ответить, но Воронцов, останавливая, положил на ее плечо руку.
— Да всё. Ла́жа это. — Кеша принял бой, смотрел прямо, дым в лицо Максиму выпустил, затянувшись сигаретой. — Не так это все было. Там у тебя самосвалы ездют, а самосвалов таких не было тогда.
— И сапоги не такие, и валенки не так подшиты? — с веселой злобой спросил Максим. — Это тебя не устроило?
— Меня все не устроило. Ну, какая идея там? Какая мысль воспитательная? Что трудно на Севере жить, так я это без тебя знаю. А мне отдохнуть после работы хочется, на жизнь красивую посмотреть, а не на портянки. Ты вот даже ее, — кивнул на Люду, — изуродовал, в ватник обрядил. Неправильная у тебя идея, и все. Вот что скажу.
— А теперь я тебе скажу, ты, философ придорожный, послушай внимательно…
— Откуда такое неуважение? — тихо спросил Воронцов, и Максим повернулся к нему, готовый тотчас, с еще большим удовольствием, обрушить ярость на этого бледного, гладкого, преуспевающего, все понимающего, знающего, конечно, истину в последней инстанции, вельможного технаря.
— Откуда? — переспросил, скривившись. — Очень интересно мне узнать…
— А я не знаю, — поспешно ответил Воронцов и улыбнулся растерянно, — ей-богу, сам удивляюсь. Вот ведь не взбредет же никому в голову давать советы, как плотину строить, а про кино, про книги всякий судить может. И сразу «идея, воспитательная мысль», слова-то какие.
Воронцов бережно вертел стакан, разглядывая внимательно, как плещется золотистое вино. Максим смотрел на его белые, пухлые, маленькие руки и чувствовал себя глупым быком на арене. Быком, разбежавшимся яростно и замершим в растерянности перед пустотой, где только что мелькнуло ненавистное алое.
«Тризна безумия» — сборник избранных рассказов выдающегося колумбийского писателя Габриэля Гарсиа Маркеса (род. 1928), относящихся к разным периодам его творчества: наряду с ранними рассказами, где еще отмечается влияние Гоголя, Метерлинка и проч., в книгу вошли произведения зрелого Гарсиа Маркеса, заслуженно имеющие статус шедевров. Удивительные сюжеты, антураж экзотики, магия авторского стиля — все это издавна предопределяло успех малой прозы Гарсиа Маркеса у читателей. Все произведения, составившие данный сборник, представлены в новом переводе.
Многие думают, что загадки великого Леонардо разгаданы, шедевры найдены, шифры взломаны… Отнюдь! Через четыре с лишним столетия после смерти великого художника, музыканта, писателя, изобретателя… в замке, где гений провел последние годы, живет мальчик Артур. Спит в кровати, на которой умер его кумир. Слышит его голос… Становится участником таинственных, пугающих, будоражащих ум, холодящих кровь событий, каждое из которых, так или иначе, оказывается еще одной тайной да Винчи. Гонзаг Сен-Бри, французский журналист, историк и романист, автор более 30 книг: романов, эссе, биографий.
Детство проходит, но остаётся в памяти и живёт вместе с нами. Я помню, как отец подарил мне велик? Изумление (но радости было больше!) моё было в том, что велик мне подарили в апреле, а день рождения у меня в октябре. Велосипед мне подарили 13 апреля 1961 года. Ещё я помню, как в начале ноября, того же, 1961 года, воспитатели (воспитательницы) бегали, с криками и плачем, по детскому саду и срывали со стен портреты Сталина… Ещё я помню, ещё я был в детском садике, как срывали портреты Хрущёва. Осенью, того года, я пошёл в первый класс.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Шервуд Андерсон (1876–1941) – один из выдающихся новеллистов XX века, признанный классик американской литературы. В рассказах Андерсона читателю открывается причудливый мир будничного существования обыкновенного жителя провинциального города, когда за красивым фасадом кроются тоска, страх, а иногда и безумная ненависть к своим соседям.