В степях Зауралья - [39]

Когда из ближайших сосен отделились трое вооруженных людей, он вздрогнул, стал беспокойно оглядываться по сторонам.

Деревья стояли молчаливо. Лица троих были суровы. «Маруся» машинально опустил руку в карман широчайших галифе, где у него лежал браунинг, подарок Гирша. Не успел он нащупать рукоятку оружия, как чья-то сильная рука точно клещами сжала его горло. Провокатор упал. Оружие Образцова было уже у Фирсова.

— Попался, гадина! Сознавайся, кто, кроме вас с отцом, предавал коммунистов?

— Не знаю, спросите старика, — с трудом ворочая языком, произнес тот, поднимаясь на колени. Его испуганные глаза перебегали с одного, на другого и с животным страхом остановились на Андрее.

— Простите… — произнес он плачущим голосом. Вид «Маруси» был омерзителен.

— Простить тебя, — с трудом сдерживая гнев, произнес Фирсов. — Простить кровь Словцова, Нины Дробышевой и других коммунистов, погибших в Уфимской тюрьме? Да понимаешь ли ты, подлец, о чем просишь? — Андрей задыхался от гнева. — Вот тебе ответ, гадюка!

Прозвучал выстрел.

Тело провокатора полетело в воду, раздался всплеск и по глубокой выемке заходили круги.

Под вечер к домику старика Образцова подкатила тележка с офицером и двумя солдатами, одетыми в колчаковскую форму. Офицер вошел в дом. Поздоровался с сидевшей у стола женщиной и, козырнув слегка старому Образцову, заявил:

— Господин Госпинас просит вас прибыть, — и выжидательно посмотрел на хозяина.

— Что так срочно понадобился? — одевая пиджак, спросил тот. — Да и удобно ли ехать сейчас?

— Господин Госпинас все предусмотрел. Вы поедете как бы под конвоем. Двое солдат и лошадь вас ждут у ворот.

— Ну что ж, двинемся. Я скоро вернусь, — кивнул старик жене.

Образцов уселся в тележку. Сидевший за кучера солдат, повернул коня на окраину, направляясь на Смо́линский тракт.

— Куда мы едем? — обратился Образцов к офицеру.

— Люди господина Госпинаса задержали в Смолино одного коммуниста. Требуется установить причастность к большевикам хозяина квартиры, где был схвачен бунтовщик.

— Понятно, — старый провокатор погладил усы. — В Смолино, скажу я вам, почти все жители переметнулись к красным. Неспокойный поселок… Однако зачем же в лесок? — заметил тревожно Образцов, видя, что солдат поворачивает лошадь с тракта к видневшейся невдалеке роще.

Офицер не ответил. Когда телега остановилась на опушке леса, он подал знак солдатам и те, опрокинув навзничь провокатора, связали ему руки и поволокли в чащобу.

— Ну, старый иуда, теперь тебе все ясно? — спросил переодетый в форму офицера Андрей.

Образцов, ворочая глазами, выдохнул:

— Жаль, что вы раньше мне не попались. Виселица давно по таким плачет! — и весь затрясся в бессильной злобе.

— По ком поплачет, а тебе уже готова, отправляйся вслед за сыном! — резко сказал Фирсов и подал знак товарищам.

Через неделю после событий в бору и в Смо́линской роще Андрей благополучно перебрался через колчаковский фронт и приказом политуправления армии был назначен комиссаром в один из пехотных полков 29-ой дивизии.

Глава 27

Весной Лупан простудился и слег в постель. К севу совсем расхворался. Надсадно кашлял, с трудом поднимался с кровати. Со знакомым казаком он послал в Марамыш наказ:

— Передать Устинье, что хотя скончался Евграф, ее старики за дочь считают и ждут к себе в гости.

Получив нерадостную весть, Устинья стала собираться в Звериноголовскую.

При выезде из города Устинью задержал патруль. После тщательного обыска и расспросов ее пропустили на Звериноголовский тракт.

Приехала в станицу на второй день. Обрадованные старики не знали, чем и угостить дорогую гостью. Вечером Устинья сходила на братскую могилу, где был похоронен Евграф, поплакала.

Оглядела горенку, в которой жила когда-то, и, вздохнув, подошла к окну. С улицы был слышен крик игравших в бабки казачат. Мычание коров, возвращавшихся с выгона, и скрип арбы с сеном. Багровое солнце медленно уходило за увал. Тени исчезли, и вскоре маленькие домишки низовских казаков потонули в темноте ночи.

Устинья вышла за ворота, прислонилась к забору. Грустную тишину степной ночи прорезал чей-то поющий голос.

…Напрасно казачка его молодая

На утро и вечер глядит,

Ждет, поджидает с восточного края,

Откуда ее казак прилетит…

«Мой Евграф уже не прилетит! — вздохнула Устинья. — Что мне осталось в жизни?..» — прошептала она. Ее мысли улетели к Русакову. «Григорий Иванович, Гриша…» — и, точно боясь, как бы кто не подслушал, оглянулась. В вышине неба тихо мерцали звезды, где-то далеко, за увалом, выплывал круторогий месяц.

Недели через две, закончив работу в огороде и взяв в попутчики старика Черноскутова, она насыпала несколько мешков с зерном и выехала на водяную мельницу, которая стояла где-то под Усть-Уйской. Но весенним половодьем сорвало мост через Тобол. Устинья с Черноскутовым повернули лошадей на паровую мельницу Фирсова.

— Должно, завозно там, — высказал свое опасение старик. — С неделю, пожалуй, жить придется. Чем будем питаться? — спросил он попутчицу и, скосив глаза на ее узелок с хлебом, почесал рыжую бороду.

— Проживем как-нибудь, — махнула рукой Устинья и, соскочив поспешно с телеги, взялась за тяж, помогая коню вытаскивать воз из грязи.