— Откуда ты знаешь, что они были из ртути? — не выдержал Сергей. — Разве ты когда-нибудь видела ртуть?
— Конечно, — глянув на него исподлобья, отозвалась девчонка. — Я очень люблю разбивать градусники и скатывать ртуть в один шарик. А потом опять на маленькие шарики раскатывать.
— Понятно, понятно — поспешил оправдаться Сергей. — Ну и что было дальше?
— Длинный человек замахал на кошек руками. Но кошки его не испугались. Тогда человек стал их хватать, а они из рук у него выпрыгивают… Кошки ведь из ртути, и схватить их трудно… Человек очень устал и лег на асфальт… И знаете, это совершенно без всяких звуков… Так все странно. Никакой войны нет, а я чувствую, что есть… Кошки делались все худее и худее… Потом снова облако с неба спустилось и стало на них смотреть…
Всякий раз при встрече с Катькой у Сергея возникало странное ощущение, будто Катька оправдывается перед ним за вину, которая ей самой неведома. Так путано и пугливо она иногда разговаривала. Особенно почему-то по телефону.
— Здравствуйте…
— Привет!
— Это Сережа?
— Неужели у меня такой неопределенный тембр голоса, Катерина?
— Извини. Я… вот что… Знаешь, я узнала, где Верок живет.
— Да ну?! Вот это ты умница!
— Сережа. А ты мог бы ко мне сейчас приехать?
— С превеликой радостью.
— У меня твоя любимая вобла есть.
— Лечу!
— Погоди… Запиши мой телефон новый: 223-61-72… И адрес, конечно. Я ведь квартиру получила…
— О, господи! Так что же ты сразу-то не сказала?.. Это же обмыть надо!
— Понимаешь, Клавдия Ивановна умерла, и мне вот дали…
— Какая Клавдия Ивановна?
— Ну, наша старшая сестра по отделению. Да я тебе говорила…
Бился о стекла теплый дождь. В крохотной, до стерильности вылизанной квартирке пахло распускающимся тополем и подсолнечным маслом.
— Мне даже и просить было совестно. У нас столько семейных нуждаются. Вот Зоинька Мурашова родила только. А живут они в одной комнате с его матерью. Но она почему-то не захотела. И другие тоже. Метраж, конечно, для семьи очень маленький. А для меня… Я как будто в рай переехала, — объяснила, смешно разводя руками, чуть захмелевшая Катька, подкладывая яичницу в тарелку Сергея. — Наверное, это нехорошо так радоваться, но… Даже не верится. Мне не наливай больше, пожалуйста.
— Четверть рюмки, — настоял Сергей.
— Ну хорошо, — вздохнула, соглашаясь, Катька.
— Слушай, Катерина, ты хоть помнишь себя до войны? Какой ты шишигой была. Всех без разбора кусала.
— Это правильно, — зардевшись, закивала Катька, тщетно пытаясь сдержать рвущуюся на волю смешинку. — Шишигой. Всех цепляла… Я и после войны такой была. Долго. Даже когда на курсы медицинских сестер поступала. А вот потом. Это в Омске еще… Меня знакомая одна работать в интернат для детей с неполноценным зрением позвала. Уговорила. Это знаешь какие дети… Очень замкнутые… В них запасть надо. Зато, если поверят тебе, почуют, ничем их тогда не оторвать. Особенно в Театр юного зрителя они со мной любили ходить. Я спектакли сама сначала смотрела. А потом рассказывала им перед началом как могла. Ну и во время потихоньку подсказывала. И выходило, что они вместе с другими детишками на равных. И смеются и волнуются, когда и те, здоровые. А ты оливки совсем не ешь, почему? Я же для тебя специально старалась.
— Сейчас доберусь. Не волнуйся. А теперь скажи честно: когда ты так неистово полюбила танки? — кивнул Сергей на застекленные полки, сплошь заставленные десятками игрушечных танков.
Среди металлических, пластиковых и деревянных моделей особенно выделялись громадный танк из цветного, переливчатого стекла, изящная, выпиленная из слоновой кости танкетка и круглый танк-весельчак из ярко-розового марципана.
— Это Клавдии Ивановны коллекция. Я разве про нее не рассказывала тебе? — удивилась Катька.
— Нет.
— Когда я из Омска приехала, Клавдия Ивановна уже старшей сестрой отделения была. Редкой энергии женщина. Очень волевая. Все отделение тянула. Так смотреть могла, что невольно себя виноватым чувствовал. Знаешь, мне иногда казалось, что Клавдия Ивановна никогда ребенком не была. Так и родилась сразу взрослой.
— Забавно.
— Очень многим она помогала. Но ее почему-то… Не то чтобы не любили, а как-то… не открывались перед ней, что ли. Но она не обижалась. Всегда подтянутая, бодрая. Гораздо моложе своих лет выглядела. Но почему-то с ней никто не дружил. Может быть, у нее на стороне и были подруги. Но у нас…
— Интересно. А она что… в танковых частях воевала? — не дав Катьке договорить, спросил Сергей.
— Нет. Мне говорили, что на войне она не была.
— Так, может, муж у нее был танкист или брат?
— Не знаю… По-моему, она всю жизнь совершенно одинокой жила. Но никогда не жаловалась. Никогда. Даже печальной не бывала. Правда, и улыбаться чересчур не стремилась. Вот только помню, когда ей один больной из сырой картошки танк вырезал, так Клавдия Ивановна от радости чуть не запрыгала.
— Так, так… А из картошки тоже здесь есть? — не выдержал Сергей, подходя к полкам.
— Нет. Не ищи, — остановила его Катька. — Так вот, примерно месяца два тому назад… Сегодня у нас какое?
— Двадцать шестое.
— Ну правильно, это в двадцатых числах февраля случилось.
