В Шторме - [69]

— Ты — мой сын. И это никогда не изменится, — произнес он сильным, твердым голосом.

— Я чувствую себя потерянным… — Люк поднял глаза на отца в тяжелом, неохотном признании. — А ты хочешь лишь еще дальше потянуть меня от света.

— Я хочу привести тебя к истинному пониманию.

— Я понимаю, — ответил Люк, — я просто не могу согласиться с этим.

— Значит, не понимаешь. Император покажет тебе истину — он заставит тебя принять ее.

Люк опустил голову, впервые признавая возможность своего поражения, хотя бы частично.

— Он заставит меня повиноваться. Возможно. — Имеющее значение признание или только моментная слабость? Люк не знал: так много всего, в чем он когда-то был уверен, так много истин, на которых он строил свою жизнь, превратилось в призрачный дым. Но кое-что еще оставалось, то, во что он верил всем сердцем и душой. — Но я никогда не соглашусь с тем, что Палпатин прав — я никогда не поверю, что он делает что-то бо́льшее сверх простого удовлетворения собственного тщеславия и корысти. Никто не сможет заставить меня сделать это — ни ты, ни он. Никто.

— Ты просто…

— Нет. Хватит, — твердый голос Люка полностью подавил недавний проблеск хрупкого колебания. — Я больше не буду искать тебе оправдания, пока ты задабриваешь свою совесть и находишь причины для моего пребывания здесь.

Вейдер неловко замолчал, не зная, что сказать против этого исчерпывающего заявления, не желая сводить все к очередному конфликту.

— Ты должен уйти. Пожалуйста, оставь меня, — Люк отвернулся, унылый и отрешенный.

Сгорая от расстройства, Вейдер все же стоял на своем — не собираясь быть отвергнутым махом руки.

— Нет. Я не уйду — я не оставлю тебя.

Люк не поворачивался.

— Ты уже сделал это — двадцать два года назад.

— Ты был отнят у меня — я не оставлял тебя, — Вейдер сделал сильный упор на последние слова.

— Я не говорил, что физически, — парировал Люк, нанося острую, глубокую рану и демонстрируя, каким изменчивым становится его характер.

— Я сделал свой выбор. И я поклялся, что не пожалею о нем.

— Что же тогда ты делаешь здесь? — проговорил Люк. Еще одно едкое замечание, брошенное так небрежно с невозмутимо спокойным лицом.

— Потерять тебя — никогда не было моим выбором.

— Лишь привести сюда — было.

Еще один удар попал в цель без всяких усилий, с холодной режущей точностью, заставляя Вейдера задаться вопросом, не учился ли мальчик у Палпатина слишком многому.

— Я сказал тебе — я не жалею о своих решениях.

Люк пристально взглянул на бесчувственную маску, пытаясь найти за ней глаза отца, но видел только собственное отражение, темное и искривленное.

— Я жалею о них, — прошептал он снова тоскливым голосом, сокрушая Вейдера в этот безусловно искренний момент своими быстрыми и резкими переменами. — Я надеялся… — он коротко рассмеялся без всякого намека на веселье, без всякого защитного выражения на лице, перетянутом горечью поражения, перейдя в одно мгновение биения сердца от острой презрительной манеры к полной открытости, сняв внезапно все свои щиты. — Так глупо… наивно, слепо, безрассудно. И каждый раз, когда ты возвращался, какая-то крошечная часть меня надеялась снова. Глупо — потому что все, на что я когда-либо надеялся, я потерял.

Он отвел взгляд, не в силах поверить, что сделал это признание своему отцу — но он был опустошен, исчерпан и утомлен от одних и тех же игр, идущих по кругу, с постоянно скрываемыми чувствами и намерениями. Что-то побуждало его к правде в эту минуту — говоря, что это был последний предоставляемый шанс.

— И каждый раз, когда ты возвращаешься, ты только напоминаешь мне об этом. — Люк обессиленно покачал головой, смотря на Вейдера мучительным и смирившимся наконец взглядом. — Я не могу больше продолжать это.

Люк ожидал хоть какую-нибудь реакцию от отца, какое-нибудь признание — любое вообще. Что-то, что дало бы ему понять, что он значит для своего отца нечто большее, чем только возможность для достижения целей.

— Тебе в самом деле плевать на меня? — еле слышно прошептал он.

— Ты — мой сын, — Вейдер не знал, что еще сказать.

Люк снова безрадостно рассмеялся, по-прежнему всматриваясь в маску — пытаясь увидеть за ней человека…

Может быть, он ничего не видел, потому что там ничего не осталось?

— Тогда не приходи больше, — сказал он, придавая словам весомую значимость простым, искренним тоном.

Внутри Вейдера все оборвалось — от понимания, что его сын принял только что некое всеобъемлющее решение. Тяжесть его слов уничтожила всю надежду. Однако Вейдер не сделал ни одного движения, передающего его чувства — слишком гордый, чтобы показать свою слабость, даже сейчас. Люк держал его взгляд в течение долгих секунд, прежде чем отвернуться. И не представляя, что еще можно сделать, дабы закрыть брешь между ними, Вейдер молча повернулся и вышел из комнаты.

Люк стоял неподвижно, с натянутой, напряженной спиной, наблюдая в окне отражение своего отца — наблюдая, как тот тихо смотрит на него, как разворачивается и уходит. Тогда он расслабился, но не обернулся, зная, где скрыты камеры — и не желая разделять с ними этот крайне личный момент.

Долгое время он стоял так, уставившись в темноту.