В Шторме - [70]

Вейдер шагал прочь, еле сдерживая эмоции, потрясенный заявлением своего сына, сказанным с таким непримиримым убеждением.

Несмотря на то, что он уже знал, Вейдер только сейчас понял, как сильно Люк лелеял и дорожил памятью своего отца — добродетельного джедая, боровшегося за те же свободу и справедливость, что и Люк. Как сильно он восхищался им, уважал и любил.

Как сильно он теперь ненавидит его. Презирает и чувствует отвращение.

Только сейчас Вейдер понял, как разрушающе подействовали на сына слова, сказанные им на Беспине. В одно единственное мгновение он уничтожил в сознании Люка все опоры и убеждения, раскалывая основание, на котором тот стоял и оставляя его с открытой, кровоточащей раной, которая никак не могла зажить.

Как Вейдер мог думать, что эту жестокую, изобличающую, переворачивающую жизнь Люка действительность можно изменить простыми словами? Что можно вернуть себе сына, чью душу он разрушил и чью надежду полностью уничтожил?

Но он не собирался брать всю вину на себя. Если кто и виноват — так это Оби-Ван. Ему показалось недостаточно обмануть и повернуть против Вейдера его жену, запутав ее нереалистичными идеалами, благочестием и самодовольными обвинениями. Ему было недостаточно, что он привел ее сначала на Мустафар, а потом набросился там на Вейдера, раскромсав на части и оставив гореть живьем.

Нет, он ко всему прочему взыскал свою последнюю безжалостную месть — украл у него сына, не только физически, но и морально. Спрятал его, наполнил голову всякой ложью — точно так же, как сделал с Падме. Обеспечивая для Вейдера невозможность достичь своего сына даже сейчас.

Финальное карающее возмездие Оби-Вана за то, что Энакин бросил вызов джедаям.

Ему пришлось долго ждать, но как он должен был смаковать это ожидание, зная, что его месть обожжёт Вейдера со всей яростной силой мустафарского огня. Что он будет продолжать гореть каждый раз, видя сына, потому что он ничего не мог сделать, чтобы изменить это.

Раскаленная волна ярости хлынула через него, сжигая полностью чувство вины и раскаяния, любого признания своей собственной причастности к этому. Только Оби-Ван — всё Оби-Ван.

Он не мог простить Энакину, что тот встал между ним и Квай-Гоном. Никогда не мог признать, что Энакин был более силен, чем он. И он всегда сдерживал его, контролировал и стремился управлять так, как и говорил Палпатин. И когда Энакин вырвался на свободу, Оби-Ван забрал у него всё, что имело значение в его жизни.

И вот теперь этот последний беспощадный удар. Нанесенный прямо в сердце Вейдера. С холодным, жестоким расчетом.

Как отчаянно он ненавидел его в этот момент…

Вейдер остановился, неподвижно застыв в богатом, роскошном холле. Черный, похожий на вороново крыло плащ, обвился вокруг; темная фигура, укрытая тенью…

В этот момент — как он ненавидел себя.

* * *

Наступил еще один, бесконечно тянущийся в бездействии день. Люк стоял в длинном затененном обеденном зале, размышляя над сомнениями, семена которых так тщательно были посажены Палпатином. Возможно, эти раздумья в отсутствии какой-либо другой деятельности и были причиной того, что Люка оставляли в покое в течение долгих, тоскливых часов. После трех лет непрерывного адреналина, питаемого фронтовыми действиями в бою с более сильным противником, берущими каждую унцию его изобретательности и способностей, как умственных, так и физических, после трех лет его полной отдачи борьбе — только бы выжить день изо дня, час за часом — это вынужденное спокойствие было вялым, цепенящим мучением.

Игнорируя взгляды охранников, Люк долго и безучастно смотрел на главное здание Дворца за окном, вспоминая, как маленьким ребенком он наблюдал по холовидению торжественную церемонию завершения его строительства, вспоминая, как далеко и нереально для него это было, будто некая картинка в холофильме.

К тому времени, как ему исполнилось шестнадцать, он исполнился решимости когда-нибудь увидеть эти шпили в действительности. Достигнуть Корусканта, столицы Империи, и встать перед Императорским Дворцом, смотря на уходящие в небо башни.

Чуть больше года спустя он встретил Бена Кеноби.

Бена, который с такой легкостью лгал ему. Смотрел в глаза и бессовестно лгал. Почему? Он мог бы сказать Люку правду — и верить, что тот примет правильное решение и совершит правильные поступки… Неужели Бен был такого невысокого мнения о нем, думая, что Люк не способен к этому? Что он не заслуживает такой веры?

«А я верил тебе… Я бы умер ради служения твоему делу, но все, что ты сделал, — это лгал и использовал меня. Ты не заботился обо мне… как и все остальные. Все только использовали меня.»

Он медленно моргал, отрешённо смотря перед собой, пока небо полностью не стемнело, став в его глазах слепым пятном. А лгал ли Бен вообще? Конечно же это Вейдер и Палпатин лгали ему.

С какой стати он даже предположил такое о Бене? Люк знал правду — Палпатин изворачивал ее в своих собственных целях, но она все еще оставалась правдой, он просто не хотел верить ей.

Потому что, если он примет ее…

Это будет означать, что слабость, потянувшая вниз Вейдера, находится и в его крови. Что он потерпит неудачу. Что бы он ни сделал… его ждет медленное, неотвратимое падение во Тьму…