В шоке. Мое путешествие от врача к умирающему пациенту - [73]

Рэнди спокойно наблюдал за моей тирадой, видя, что у меня явно прорезался голос и я могла сама за себя постоять.

Когда акушер, наконец, заговорил, он не собирался извиняться или признавать свою халатность. Он был заносчивым и самодовольным. «Слушайте, нельзя быть пилотом и пассажиром одновременно. Просто чтобы вы понимали – пилот здесь я». Он впервые посмотрел мне в глаза, явно пытаясь меня запугать.

Пять секунд прошло в тишине, и я не отводила от него взгляда, мысленно взвешивая свои варианты. Отказаться от его услуг и лишиться единственного врача, который мог в случае чего принять роды, или же смириться с его пренебрежительным отношением и стерпеть дискомфорт.

«Вы не будете меня оперировать – можете уходить». С меня было достаточно. Я больше не собиралась терпеть высокомерных врачей. Я больше не собиралась мириться с недоверием к человеку, от которого зависит моя жизнь. Я позвонила своему акушеру и принялась умолять его пообещать мне, что этого врача не будет в операционной, что бы ни случилось.

«Я не хочу, чтобы этот человек меня оперировал, – негодовала я. – Я не упрямлюсь, я просто так не могу. Я ему не доверяю».

«Если мне придется приехать, я это сделаю. Я приму у вас роды», – пообещал он. Позже он признался, как сильно переживал, что не сможет сесть за руль, если ему понадобится приехать в больницу ночью. Предыдущую ночь он дежурил и уже двое суток как не спал. Он очень надеялся, что я продержусь ночь, чтобы он мог принять роды утром.

Так и произошло. В 7.45 посредством кесарева сечения был рожден недоношенный, но совершенно здоровый мальчик весом 1700 граммов. В тот момент, когда я впервые услышала его энергичное визжание, я, казалось, впервые за последние два года облегченно вздохнула.

Он был здесь.

И в тот момент я снова претерпела преображение – на этот раз я стала матерью.

10 Победа

Крошечного младенца осмотрели, запеленали и на мгновение поднесли к моему лицу, чтобы потом перевести его в отделение интенсивной терапии новорожденных. Дышал он с большим трудом. Роды прошли тяжело. Когда они добрались до матки, то ее стенка оказалась настолько тонкой, что стала чуть ли не прозрачной.

Понимая, какие серьезные проблемы могли возникнуть во время родов, мой акушер попытался предупредить Рэнди обо всем, что могло произойти в операционной. «Если я скажу тебе немного беззаботно: „Слушай, почему бы тебе не пойти в комнату ожидания?”, то это будет означать, что все в порядке и я просто не хочу, чтобы ты лишний раз волновался. Потому что если ты останешься, то увидишь и услышишь вещи, из-за которых будешь волноваться. Если же ты услышишь, как серьезным тоном говорю: „Думаю, тебе следует пойти в комнату ожидания прямо сейчас”, то тебе следует сразу же покинуть операционную. Это будет означать, что у нас неприятности и я не хочу, чтобы ты все это видел. Ты все понял?» Он изменил интонацию, демонстрируя, как его голос будет звучать в случае неотложной ситуации по сравнению с обычной просьбой. Мы были готовы ко всякому и оба почти не сомневались услышать от него во время операции, что Рэнди следует немедленно покинуть операционную. Мы понимали, что если услышим это, то он будет проводить неотложную гистерэктомию из-за невозможности остановить кровотечение, однако я все равно могу при этом умереть.

Ему так и не пришлось прибегать к кодовой фразе, однако мы слышали, как он все с большей и большей настойчивостью говорит: «Мне нужен рабочий отсос. Мне нужен рабочий отсос. Почему отсос не работает?» Я стремительно потеряла литр крови, которая залила операционное поле, однако ему удалось мастерски остановить кровотечение.

От спинальной анестезии я чувствовала себя так, будто мою диафрагму парализовало, и не могла достаточно эффективно дышать.

Лежа на операционном столе с крепко пристегнутыми ремнями руками, я не могла отделаться от мысли о том, что смерть при распятии на кресте наступает от удушья. При этом происходит так называемое сухое утопление, когда человек пытается, но не может вдохнуть воздух.

Я подумала о своем друге, когда тот пытался дышать против ветра, падая навстречу своей смерти. Я почувствовала, как застучало мое сердце, отдавая в уши. Анестезиолог заверил меня, что я вне опасности, хотя им и пришлось нацепить мне на лицо кислородную маску.

Я обрадовалась, когда действие спинальной анестезии закончилось, хотя теперь я и чувствовала каждый наносимый шов. Я ощущала, как игла пронзает мне кожу, как через нее продевают толстую нить, а иголка пронзает кожу с другой стороны. Я чувствовала, как напрягается нить, стягивая вместе мои ткани. Боли не было, однако было нечто сюрреалистичное в том, чтобы чувствовать, как тебя зашивают, – это сбивало с толку. Вытерпев шесть-семь швов, я непринужденно сказала хирургу: «Знаете, а я чувствую ваши стежки». Он принялся меня зашивать с удвоенной скоростью.

Во всем этом контролируемом хаосе ребенок умудрился дважды вдохнуть изрядную порцию околоплодных вод в свои недоразвитые легкие. Губительные последствия произошедшего я увидела, когда меня перевели в послеродовую палату. Пришел Рэнди и гордо продемонстрировал мне снятое на телефон видео нашего малыша в стерильном инкубаторе отделения интенсивной терапии новорожденных, а я только и могла думать, что ему следует быть на искусственной вентиляции. «Почему он не на вентиляции?» – спросила я, наблюдая, как сокращается пространство между его ребрами в его попытках наладить дыхание, а его губы синеют. Ему явно не хватало воздуха.