В сердце леса - [72]

Мы бодро двинулись вперед. Если бы кто-нибудь увидел нашу процессию, он мог бы сказать: «Они весело волочили ноги».

Вскоре прибрежный лес сменился равниной, покрытой желтой травой.

Через каждые одну-две мили ее пересекала зеленая цепочка деревьев, они тянулись вдоль русл потоков, образовывавшихся в сезон дождей. Эти потоки, как мы обнаружили, пересекались отчетливо видными в траве тропинками, и там, где, должно быть, раньше стояла вода, мы обнаруживали хижины тхукахаме и покинутые стоянки. Трудность состояла в том, что тропы кочевников и временные жилища были разбросаны здесь повсюду, и мы должны были определять возраст хижины, а затем в следующей богатой водою местности искать более позднее поселение. Так можно было установить общее направление передвижения кочевников, однако этот процесс не обещал скорых результатов.

Вдруг Бебкуче остановил нас.

— Здесь прошел Менгрире, — сказал он, показывая на голый клочок спекшейся земли.

В недоумении смотрели мы на голую, нетоптаную землю.

— Нет, нет, — возразил Орландо, — ты не прав, сын мой. Это след другого индейца, который шел к реке ловить рыбу дня два тому назад.

— Менгрире, — твердо сказал Бебкуче. — Сегодня.

Он пошел дальше, разглядывая землю. Мы последовали за ним.

Спустились сумерки, а мы все еще тащились по равнине, и я невольно вспомнил, как однажды Клаудио шел 28 суток подряд, подготовившись к путешествию даже хуже, чем мы сейчас. А не происходит ли сейчас с нами нечто подобное? Я надеялся, что это не так, и принялся размышлять о тхукахаме. В конце концов только братьям Вильяс и жившим под их опекой цивилизадо удалось вступить с этим племенем в мирные отношения. Но даже и здесь не обошлось без инцидентов: однажды несколько воинов пытались убить Клаудио. Теперь же из-за внутриплеменных распрей тхукахаме пребывали в воинственном настроении, а мы должны были встретиться с ними. Я уверял себя, что все обойдется благополучно.

Мы тащились все дальше и дальше.

— Бебкуче! — В голосе Орландо слышалось беспокойство. — Бебкуче, ты стал цивилизадо. Может быть, ты слишком долго жил в доме Орландо и теперь идешь по следам тапира?

— Менгрире, — настаивал Бебкуче, снова указывая на следы впереди. — Он ходит быстро, — прибавил Бебкуче, успокаивая нас.

Мы продолжали идти вперед.

Наконец, когда уже совсем стемнело, вдали послышался какой-то слабый крик. Осмотревшись по сторонам, Я заметил множество огней, которые покачивались, словно лодки рыболовов, на этой огромной, черной, как море, равнине. Вскоре мы увидели красные свирепые лица, озаренные отблесками пламени, услышали во мраке безбрежной ночи дикие, наводящие ужас крики: тхукахаме бежали к нам. Они были высокие, безобразные, дикие, их груди блестели, головы были украшены роскошными уборами из разноцветных перьев. Когда толпа о криком окружила нас, воины по очереди стали подходить к Бебкуче; одной рукой опираясь на лук и положив на другую голову, каждый, рыдая, содрогался в неистовых конвульсиях — это было приветствие. Индейцы по очереди подходили к каждому из нас и, придвинувшись вплотную, разглядывали нас, а мы их. После этого Орландо и Клаудио вручили по пучку стрел, и мы снова двинулись, в путь. Теперь нас сопровождал отряд самых грозных индейцев Шингу. Двое мальчиков бежали впереди с пучками горящего тростника и, прыгая вправо и влево с тропинки, рвали траву и сухие листья и совали их в пламя факелов, которыми размахивали над головами. Я оглянулся назад и увидел, как далеко позади на саванне Догорали брошенные факелы.

— Когда ночью идут тхукахаме, — пояснил Бебкуче, — они всегда идут так.

Часа через полтора тропа свернула в джунгли — мы были почти у цели. В темноте я различил несколько слабо мерцающих костров, но когда мы подошли ближе, 200 в них стали бросать сухой тростник и листья. Красное ревущее пламя выхватило из тьмы картину, которую по хаотичности можно было сравнить лишь с пляской дервишей у доменной печи. Повсюду с криком носились индейцы. Десятка два собак, прыгая, хватали нас за ноги. Женщины и дети ощупывали нашу одежду. Раздавался какой-то вой, вызванный чувствами, недоступными пониманию цивилизованного человека. Первобытные люди, треща пагубными дисками, подбегали ко мне вплотную, вглядывались в лицо и неслись дальше. Неожиданно из тишины ночи мы попали в царство шума и яркого света. При нашем появлении тхукахаме — одно из самых первобытных племен на земле — пришли в неистовое волнение.

В конце концов волна возбуждения перенесла нас в хижину из банановых листьев, и мы уселись на свежесрезанных листьях. Старая индианка принесла сосуд из тыквы с диким медом, после чего три девушки — вероятно, самые красивые в племени — затянули приветственную песню.

Это позволило нам оглядеться, и я прикинул, что росчисть индейцев занимала площадь немногим большую, чем обычный дом средних размеров. На росчисти стояло с полдюжины хижин, в которых жило человек пятьдесят — мужчины, женщины и дети — и, пожалуй, столько же собак. Внезапно песня оборвалась, и мужчины вышли вперед, чтобы приветствовать братьев Вильяс. При мерцающем свете костра выделялись вытянутые черные силуэты. Чтобы подчеркнуть свою роль, мужчины отодвинули женщин подальше, женщины, в свою очередь, оттеснили детей, дети принялись прогонять собак, последние, завершая эту своеобразную цепную реакцию, словно бешеные, стали набрасываться друг на друга, огласив ночь воем и лаем. Животные, хижины, люди — все потонуло в хаосе звуков.