В сердце леса - [66]

За несколько секунд они пролетели роковые 600 ярдов и плыли уже по успокоившейся Шингу. Это было непостижимо.

— С журуна ничего не случается, — сказал Клаудио. Вода текла с него ручьями. — Они знают пороги как свои пять пальцев. Но однажды я отправился по реке с тхукахаме, они никогда не плавали в каноэ, этому научили их мы с Орландо. Они встали в лодке во весь рост, и я спросил их, очень ли злое течение. «Еще злее, чем пума!» — ответили они, зычно крикнули, и мы пронеслись через пороги.

— Может, так оно и лучше, — заключил Клаудио, когда мы ступили на берег. — Ведь в случае чего, Адриано, всегда можно сделать каноэ из коры.

Вечером мы сидели у костров, пытаясь, несмотря на сильный дождь, высушить одежду. А на рассвете быстро снялись с места и продолжали свой путь. Через два дня, миновав несколько порогов, мы причалили к небольшому островку. Подойти к нему было нелегко. Мешали скалы и стремительное течение. В поперечнике островок был примерно тридцати ярдов и весь, наподобие крепости» выложен массивными каменными плитами в сорок футов высотой.

Единственное дерево осеняло маленькую плоскую площадку, окруженную естественной каменной стеной. Это была отличная цитадель, откуда можно было вести ружейный огонь по реке, прибежище для всех, кого преследовали индейцы. Оно было, конечно, лучше, чем остров Кровопролития в нескольких часах пути ниже по реке. Там под песком Орландо обнаружил человеческие кости и радиоприемник со складной антенной. В конце концов установили, что это были останки итальянской экспедиции, разыскивавшей Фосетта.

— Ох-хо-хо, журуна! — вздохнул Орландо, когда мы подошли к этому островку. — Эй, Питсакар! Расскажи-ка мне еще раз, как погибли эти караиба и сколько их было.

Питсакар, сидевший на носу, поднял обе руки и загнул два пальца:

— Восемь, капитан, — сказал он. — Повар, два солдата, два индейца бакаири и двое караиба.

— А куда делись те журуна, которые плыли с ними в каноэ?

— Убежали, — ответил Питсакар. — Ночью они услышали, как караиба говорили, что убьют журуна, и убежали. Среди них был мой дядя. На другой день караиба улеглись спать в лодках — двое у костра, один — вон там, у деревьев, а остальные у другого костра. Потом пришли тхукахаме с дубинками. Бум! Бум! Бум! Двое закричали и убежали. Бум! Бум! Остальных убили. Когда наутро пришли журуна, все караиба и бакаири были мертвые.

Орландо обернулся ко мне и кратко высказал свои соображения. Во времена итальянской экспедиции журуна совершенно не знали по-португальски. Стало быть, «подслушать» какой-либо разговор они не могли. Трудно представить себе обстоятельства, при которых горсточка людей захотела бы убить своих проводников и защитников, находясь в местах, населенных их соплеменниками.

Откуда могли журуна, которые никогда не общались с тхукахаме, знать все подробности этого кровопролития, если сами они при этом не присутствовали? Почему Рауни и Бебкуче, которые всегда гордились убийствами, совершенными их племенем, ставила в тупик каждая деталь этого рассказа?

— Ох-хо-хо, журуна! Ох-хо-хо, друг мой Питсакар, — в голосе Орландо звучали нотки едкого сарказма. Пока мы отплывали от этого места все дальше и дальше, он размышлял, стоит ли по-прежнему называть этот остров островом Кровопролития или следует его переименовать в остров Дизентерии в память о бедах более личного свойства. Его охватил раж первооткрывателя и картографа, и на следующий день он решил, что приток, который мы открыли на правом берегу, следует нанести на карту под названием река Электрического Угря. Несколько ранее один из индейцев подстрелил большого черного угря, и Рауни испек его на раскаленных докрасна камнях, завернув в банановые листья. Какое прекрасное блюдо! Стоило увековечить его на карте.

Глава XVIII ОТНОШЕНИЯ ПОЛОВ, ПРОТИВОЗАЧАТОЧНЫЕ СРЕДСТВА И ВЫМИРАНИЕ ПЛЕМЕН

На следующее утро по прибытии к реке Электрического Угря основной состав нашего отряда отправился вниз по реке, чтобы помочь Франклину закончить геологическую съемку.

Нас осталось в лагере пятеро. Нам предстояло просмолить и законопатить лодку, сильно поврежденную при переправе через пороги.

Последующие дни нам жилось необычайно привольно: нас не мочил дождь, над нами не тяготел груз обязанностей, мы с удовольствием прочесывали лес, добывали себе пищу. Река наша, скрываясь за завесой деревьев и островом, была так извилиста, что, казалось, имела форму свернутой часовой пружины. Лагерь мы разбили на высокой косе между рекой и сумрачной лагуной. По ночам в десяти ярдах слева плескались аллигаторы, а справа над самой водой раздавались голоса неугомонных анаконд.

Пока было светло, мы с Рауни охотились в каноэ. При первом настораживающем признаке мы причаливали к берегу и устремлялись в чащу леса. Дичи было много, наш метод себя оправдывал, и поэтому мы удовлетворили еще одно желание, которое не оставляло нас уже несколько месяцев.

— Сегодня займемся пчелами, — объявил Рауни на второй день. Он захватил топор и шел, глядя вверх на деревья, я смиренно следовал за ним с кастрюлей в руках. — Я ищу пчелиную деревню, — пояснил он и через некоторое время, остановившись у дерева, сказал: — Здесь живет мед.