В сердце леса - [61]

Но уже недалек тот день, когда мачете вырубят последние метры семнадцатикилометровой просеки, и этот день будет апогеем пятнадцатилетней эпопеи братьев Вильяс. Он сотрет на карте последнее белое пятно и нанесет окончательный удар великой химере прошлого. Лес будет побежден, и отныне в мире не останется места ни для Фосеттов, ни для Эльдорадо. Неисследованные места и затерянные племена по-прежнему останутся во владениях Орландо, но своим путешествием мы докажем, что любое из этих мест можно исследовать силами одной экспедиции и что изоляция индейцев — это результат сознательной политики, а не следствие недоступности этих краев. Прорубая дорогу к пункту, выбранному математиками в Рио-де-Жанейро, мы тем самым докажем, что джунгли не в состоянии утаить что-либо от бразильского народа. Крепость Амазонии должна сдаться, и великим девственным лесам, бросавшим вызов человеку дольше, чем Гималаи, Антарктика и Сахара, подобно всем этим областям, предстоит покориться цивилизации. Меня эта мысль не вдохновляла. Я тихонько качнул свой гамак и спустя несколько минут уснул, убаюканный жужжанием москитов за противомоскитной сеткой.

В полночь пошел дождь. Мы все перебрались в хижину и улеглись на полу.

* * *

На следующий день сразу же после завтрака по просеке в лагерь прибыл Клаудио Вильяс Боас. Он появился совершенно неожиданно, пройдя пешком от берега реки. Выглядел он усталым и измученным. Путь от деревни журуна, на который основной отряд, передвигавшийся на моторных лодках, потратил два дня, он с двумя индейцами проделал на каноэ за два с половиной дня. Они плыли днем и ночью.

Вместо приветствия бледный, осунувшийся Клаудио схватил и стал ощипывать индейку, которую я только что принес.

— Плохи дела, Адриано. Журуна перезаразились гриппом.

С каждой его фразой с индейки слетали перья.

— У четверых воспаление легких. Один харкает кровью. Я очень этим обеспокоен. Понадобится весь пенициллин и витамин С, который я смогу взять у вас.

Через полчаса индейка была сварена и разодрана на куски. Затем Клаудио и его провожатые отправились в обратный путь, забрав лекарства и подвесной мотор. Жорже поехал с ними в качестве механика.

Через несколько дней Пиони, Жозе и я последовали за ними в алюминиевой лодке. Самолет Центрального бразильского фонда, который мы так долго ждали, пролетел наконец вдоль Шингу, нашел нас по лодкам, причаленным у основного лагеря, и сбросил записку. Через десять дней нам назначалась встреча в Диауаруме.

Нас послали вверх по реке; до встречи с самолетом мы должны были помогать Клаудио лечить журуна.

Путешествие было долгое и опасное. Сильный ветер так и норовил вышвырнуть нас из лодки на съедение пирайям, и в деревню мы приехали вымотанные и насквозь промокшие. И все же я был пронизан ощущением величия природы — беспредельного водного пространства, горячих песков, безграничного небосвода и земли, гордой своим необъятным одиночеством. Всему этому мрачная, убогая лачуга Клаудио, в которой разместился лазарет, являла жуткий контраст. В запущенной хижине висели грязные гамаки. Старая печурка, сооруженная из жестяной коробки, бросала на стены слабые блики пламени. В грязных гамаках лежали в грязных одеждах больные кайяби, всем своим видом показывая, что они больны; от их звериной жизнестойкости, которая придавала им столько благородства, не осталось и следа. На полу в беспорядке валялись луки, дрова, кастрюли, остатки пищи.

К нам подошел Клаудио, весь грязный и до того отощавший, что одежда на нем висела мешком. Он с радостью схватил птицу жакубим, которую мы подстрелили по дороге. «Хорошо, сгодится на завтрак».

Я сосчитал людей. Один, два, три… пятнадцать — а птица была не больше курицы.

Немного погодя, когда все мы уже лежали в гамаках, Клаудио рассказал нам, что у журуна и кайяби дела плохи: большинство людей больны гриппом, некому охотиться, некому съездить в каноэ на плантацию за продовольствием. Он собрал всех кайяби с Манисауа-Миссу в одну хижину; журуна занимали неподалеку три других. Сам он ежедневно совершал обходы, делая уколы и давая индейцам витамин С, но все остальное время неотлучно находился при больных, У всех, кто болел воспалением легких, кризис уже прошел. Но, несмотря на все предупреждения и повышенную температуру, индеец мог в любое время дня и ночи отправиться к реке, чтобы охладить в воде горящее тело, и тогда все начиналось сначала.

Следующие четыре дня я почти непрерывно охотился. По ночам не переставая шел дождь; на рассвете, среди отвратительной мокроты, мы отправились в путь. Взмах веслом, снова взмах и снова. Путь предстоял долгий, и я не делал энергичных движений веслом, а лишь слегка выносил его немного дальше колен, торчавших над невысокими краями каноэ. Я сидел, поджав ноги, на узком дне, позади меня сидел Сирири, воин журуна. Когда я впервые пришел к ним в деревню, мы пошли с ним на охоту, и я знал его не хуже Калуаны.

Однажды утром, когда мы подъехали к берегу, Сирири взял топор, чтобы вырубать мед из ульев диких пчел, а я отправился искать дичь. Дождь шумно барабанил по листве деревьев, и это было все равно что охотиться среди дымовой завесы. Я не мог услышать ни крика, ни движения своей жертвы, а она не могла услышать меня. По этой причине я упустил тапира — ценнейшую добычу, которую можно было бы принести в деревню.