В сердце леса - [62]

Как-то раз я до полночи прождал его, вися в гамаке между ветвями в сорока футах от земли. Совершенно случайно — так встречаются два корабля в тумане — я увидел его огромную тень, двигавшуюся среди других теней в двадцати ярдах от меня. Лишь когда она исчезла за серой завесой дождя, я выстрелил в отчаянной надежде перебить зверю сухожилия задних лап, но промахнулся. Позже Сирири наткнулся на стаю индеек. Птицы закричали, заметались, и в поднявшемся переполохе Сирири подстрелил двух, а я шестерых индеек. Распределив их между жителями деревни, мы на время решили проблему питания.

Журуна поправлялись, и хлопоты доставляли нам теперь в основном кайяби. Они недолюбливали журуна и были недовольны тем, что их не отпускают назад в их деревню. Не имея ни малейшего представления о том, как распространяется зараза, они никак не могли взять в толк, зачем их принуждают оставаться здесь. Лишь благодаря многолетней дружбе с ними Клаудио мог заставить их делать то, что они считали бессмысленным и неприятным.

Вначале необходимо было заставить больных с высокой температурой лежать в гамаках и беречься от простуды, а не ходить в ливень на охоту и рыбную ловлю. Но после того как индейцы привыкли к мысли о том, что они больны, ничто не могло заставить их обслуживать себя. Лежа по двое в сдвоенных гамаках, они преспокойно искали клещей в голове друг у друга. С обоих концов из-под одеяла торчали их головы, создавая впечатление, будто в этой индейской хижине стоят причудливые паровые ванны, на двоих. Несколько человек уже выздоравливало, но пищу по-прежнему приходилось готовить нам. Механик Жорже ежедневно три-четыре часа толок кукурузу, превращая ее в мелкую пыль, которую варили в воде. Получалась безвкусная, но съедобная каша. Кайяби не вызывались помочь нам, а приказывать им сделать что-либо было бы нецелесообразно.

Клаудио сказал мне, что эпидемии производят большие опустошения в Шингу, так как приходится бороться не только с болезнью, но и с больными. Если за больным индейцем не присматривать, он не будет лежать спокойно, принимать пищу и, стоит только отвернуться, непременно выплюнет лекарство. Лишь уколы, которые болезненны, связаны с хлопотным процессом стерилизации и сложны сами по себе, внушают индейцам уважение как магическое средство, интересное и в то же время всесильное. Тем не менее все мы чувствовали, как их недовольство волною разливалось, по грязному полу хижины, перехлестывало через ящики, кружило вокруг гамаков и плескалось вокруг нас. Больные кайяби тосковали по дому и, не желая понимать, что мы стараемся для их же пользы, оказывали ребяческое неповиновение своим нянькам.

Это начало раздражать даже Клаудио.

— Вылезай из гамака, — сказал он как-то утром одному из воинов, — если ты был болен несколько дней назад, то еще не значит, что теперь ты не можешь встать и сделать два шага, чтобы взять еду. Сын мой кайяби, неужели ты думаешь, что я все время буду кормить тебя, как мать? — и, повернувшись к нам, воскликнул — Народ мой! О мой народ! Наказание мне с вами!

Где-нибудь в другом месте слова эти прозвучали бы напыщенно, но только не в этой хижине. Здесь недовольство индейцев сочилось, как ядовитый газ, через бездну непонимания, которая пролегала между двумя цивилизациями. Клаудио поступал подобно Флоренсу Найтингейлу, и я бы понял индейцев, если бы он напустил на себя святость и непоколебимую убежденность в божественной правоте своих поступков. Мы всегда благодарны милосердным людям, но в глубине души, под лоском христианства и цивилизации, ненавидим их святость. Однако этот толстяк в грязной, висящей мешком одежде на фоне всего этого убожества производил такое безотрадное впечатление! Он не питал никаких иллюзий и знал, что если и спасет сейчас индейцу жизнь, то через несколько лет индеец все равно погибнет от последствий его же Деятельности. Он не просил ни признания, ни даже помощи… Я не мог бы его ненавидеть. Но, быть может, индейцы смотрели на все иначе. Раньше гордый индеец считал себя властелином леса; теперь он был обязан жизнью чужестранцу. Горько было сознавать это.

Мы со своей стороны хранили молчание, окунувшись в атмосферу безысходности. Мы знали, что нашими стараниями кайяби скорее всего выживут, но это было все равно что выхаживать человека, который совершил попытку к самоубийству и намерен повторить ее, как только поправится. Недовольство и непонимание со стороны индейцев имели гораздо более глубокие причины, чем болезнь. Тут перед нами во всей полноте вырисовывалась проблема вымирания индейской расы. Мы старались помочь им, как могли, и знали, что усилия наши почти наверняка напрасны. Словно врачи в больнице для зачумленных, мы строго выполняли свои обязанности. Это была скучная жизнь. Работа и каменные лица. Сердитые молодые люди и горячие тирады — это возможно только там, где есть надежда.

Через несколько дней эпидемия почти прекратилась, и Клаудио решил на следующее утро обозначить где-нибудь на песчаном берегу в районе основного лагеря посадочную дорожку. Остальные должны были подождать еще день, а потом идти в Диауарум и сообщить летчику о перемене в наших планах.