В сердце леса - [36]

Я полагал, что Клаудио заинтересуют теории этого маленького человека с богатым воображением.

Глава IX ТАМУАН

В джунглях теряешь чувство времени.

Шли недели. Живя в Васконселосе, я забыл названия месяцев года и что в году 365 дней. День и ночь перестали означать сутки, воспринималось лишь чередование света и темноты. Трудно было не перенять образ мышления индейцев, которые, описывая какое-нибудь событие, говорили: «Это случилось, когда в последний раз была на ущербе луна и солнце стояло в середине неба…»

Длительные периоды, которые нельзя сосчитать по лунным месяцам с помощью пальцев одной руки, индейцы Шингу измеряли периодом развития человеческого организма. «От того дня, когда у женщины в животе появляется ребенок, и до того дня, когда он первый раз закричит» — фраза, типичная для индейцев; или: «Когда мой сын был вот такого роста, до тех пор, пока он не стал вот такого роста». Поэтому естественно, что, следуя индейскому обычаю, и я стал измерять время темпами роста маленького мальчика.

Звали его Тамуан, происходил он из племени трумаи, и никто не мог точно сказать, сколько ему лет, но судя по всему, ему было лет одиннадцать. Отец его умер, а семье матери не было до него дела. Орландо взял мальчика к себе в хижину и попросил живших вместе с ним индейцев, молодых тхукахаме и кайяби, которых он привез с севера Шингу, присматривать за ним.

— Тамуан — мой брат, — сказал мне Пиони, индеец племени кайяби, когда я впервые приехал в Васконселос, и я заметил, что двое тхукахаме пели Тамуану песни, и мальчик говорил потом, что они — лучшие певцы в Шингу. Пиони учил Тамуана играть в мяч, а когда, я затеял свою подводную охоту, Тамуан, сидя в каноэ, надрывался от смеха. Я объяснял ему, что некоторые рыбы проворны, как олени, и мгновенно исчезают, едва я вхожу в воду, а другие медлительны, как ленивцы, они прячутся в норы и ждут, пока я не проплыву мимо. «Адриано бросается на ленивых рыб, а сам еще ленивее!» — кричал Тамуан. Это его необычайно веселило, и он, хохоча, катался по дну каноэ. Тамуан напоминал одного из тех маленьких жизнерадостных сирот, каких можно встретить в лагере для перемещенных лиц повсюду в мире.

Как-то в июле один майор — командир десантных войск — решил выбросить свой взвод в наиболее труднодоступном районе Бразилии; самолет полетел в джунгли, и в небе над Васконселосом показалось тридцать человек; они спускались вниз, держась за большие полотнища материи. Индейцев это не взволновало. Они реагируют на поведение цивилизованного человека, как дети на проделки клоуна. Чего только не выдумают караиба!! Они коллекционируют луки, стрелы и индейские головные уборы.

Начался торг, индейцы обменивали свои пожитки на брюки и ботинки.

Парашютисты произвели огромное впечатление только на одного Тамуана. Он был свидетелем красивого, необычайного зрелища, индейцы такого никогда еще не видели. Он одолжил у меня носовой платок; Клаудио нашел кусок нитки, и все мы стали вырезать из дерева сержантов, капралов и даже сделали самолеты, которые, если подбросить их в воздух, выбрасывали парашюты.

— Парашют! Парашют! — кричал Тамуан, стоя на обрыве и глядя, как кусок материи летел к воде. — Майор упадет в воду, — хихикал он. — Ура! Караиба будет весь мокрый.

В Васконселосе был помост в десять футов высотой, Орландо ставил на него бензобак от «дакоты», служивший в качестве резервуара для хранения воды. Тамуан взбирался на помост и спрыгивал на землю, держа над головой скатерть, единственную в Васконселосе.

— Тамуан вырастет настоящим бразильцем, — заметил, уезжая, один из солдат. Это были необычные, знаменательные слова.

Дело в том, что цивилизованный человек, попав в Капитан-Васконселос, должен свыкнуться с мыслью, что окружающие племена вымирают. Всякий чересчур эмоциональный подход к проблеме или поспешные, лихорадочные действия могут только принести вред, и у него волей-неволей вырабатывается трезвое, хотя и несколько неестественное, отношение к этой трагедии. Но вот как же этот маленький мальчик, который все лето играл у нас в хижине?

Не хотелось думать, что и его ожидает столь же мрачное будущее. Может быть, прав тот солдат, и по крайней мере для Тамуана эта проблема снимается, если индеец сможет стать бразильцем?

Несколько дней спустя я сидел на самодельной скамье у западной стены хижины. Солнце освещало обложку одного из журналов, которые я привез из Рио, с болот дул холодный ветер и со свистом проносился над полом хижины. Ко мне подсел Тамуан. Он знал, что, когда я читаю, ко мне можно всячески приставать. Маленькая свинья, обитавшая в Васконселосе, дразнила собак, индейцы дразнили меня.

— Это вода, — сказал Тамуан, закрывая страницу рукой и показывая на объявление. (Индейцы хорошо распознают людей и предметы, но плохо разбираются в пейзаже и редко могут отличить воду от неба.)

— А это большое каноэ, — заметил я, показывая на лайнер, который компания по взаимному обеспечению финансового благополучия считала символом своей незыблемости.

Тамуан внимательно посмотрел на картинку.

— Это большое каноэ, — сказал он. — Оно больше, чем этот дом.