В ритмах Черной Африки - [43]

— Если бы их было в два раза больше, все равно бы их не хватило, — ответил он, — с одним рисунком выпускается только три тысячи метров тканей, потом переходят на новые.

Таких современных предприятий в Того немного, но они уже есть, и это важно. Если строится новый завод, то уж самый лучший, самый современный, в Того не могут позволить себе строить предприятия, которые через несколько лет устареют.

А невдалеке от этой фабрики на краю шоссе женщины сушили белье, разложив его на земле, сушили круглые ломтики маниока, которые потом мелются на ручных мельницах. Как только мы видели у хижины группу женщин, а вокруг белую припудренную землю, можно было не сомневаться, что здесь находится мельница. В других хижинах делали масло, туда женщины носили на голове тазы с плодами масличной пальмы. Мякоть сначала варят, а потом давят из нее масло.

На текстильной фабрике нам показали прекрасно оборудованные бытовки и столовую, в которой нас, как в Первоклассном ресторане, обслуживали официанты. Поодаль на костре жарили куски баранины, надетые на прутья. Что испытывает рабочий, приходящий из глиняной хижины на современный завод? О чем он думает, когда возвращается домой?

Удаху объяснил нам:

— Здесь люди не размышляют много о происходящих переменах. Это только в Европе все усложняют. Такая фабрика — хорошее дело: здесь можно заработать деньги, африканцы гордятся тем, что могут работать на фабрике, но они не придают такого значения деньгам, как европейцы. Человек в Африке легко обойдется и без них. Он плохо распоряжается ими, не понимает всей их силы и возможностей. Деньги отдают старейшине или вождю. А то, что останется, тратится в основном на какие-то пустяки. Африканец не знает, что такое вклады в банк, он не думает о будущем.

— У нас все живут только сегодняшним днем, — согласно кивал преподаватель Агаджи, — что будет завтра, никого не занимает; в нашей стране никто не умрет от голода.

— Я работал на фабрике и знаю, — продолжал Удаху, — в день зарплаты вокруг фабрики собираются торговцы и торговки и сразу же освобождают рабочих от денег. Я, например, никогда не мог понять, почему рабочие покупают дорогие ананасовые консервы, привезенные из Европы или из Америки, когда они могут срезать свежий ананас дома. Нет, они не способны хозяйствовать. Мы этого не умеем.

Шофер молчал. Мы знали, что перед отъездом в Лама-Кару он взял командировочные, которые составляли три его месячные зарплаты, и на все деньги купил подарки. Большую часть он отдал за японский приемник с магнитофоном. Он купил его только для того, чтобы блеснуть перед своими родственниками. Судя по тому, каким был его дом в Ломе, транзисторный приемник с магнитофоном, без сомнения, не был первой необходимостью ни для него, ни для его семьи. Он сказал как бы в свое оправдание:

— Пусть каждый живет, как хочет. Меня, например, никто не принуждает отдавать деньги, которые я зарабатываю, роду, но я считаю это своей обязанностью.

— Однако не у каждого отец — вождь, — ехидно заметил Удаху.

Мсье Киндр почувствовал, что может возникнуть ссора, и попросил Батаско включить свой прекрасный приемник и найти музыку.

Шоферу удалось поймать лишь трансляцию какого-то собрания. Только что закончились выступления, и был объявлен перерыв.

— Оставьте это, — предложил преподаватель Агаджи, — это заседание панафриканской конференции женщин в Ломе. На ней обсуждается вопрос о полигамии.

— Глупости, — махнул рукой Удаху и отвернулся к окну, — ни один здравомыслящий человек не будет отстаивать полигамию.

— Вы христианин? — спросила я.

— Да, но это не имеет значения. Я смотрю на это с практической точки зрения, руководствуясь разумом. У меня шестеро детей, и я хочу всем дать образование. Если бы у меня их было двадцать или тридцать, мне пришлось бы к некоторым из них быть несправедливым, я не мог бы о всех заботиться одинаково. Сколько у вас детей? — спросил он Батаско.

— Двенадцать, — ответил шофер.

— Ну, вот, пожалуйста, — посмотрел на нас Удаху многозначительно и покачал своей круглой головой. — А сколько вам лет?

— Двадцать четыре.

— Хм, когда вы доживете до моих лет, у вас их может быть в три раза больше, — сказал с нескрываемой иронией Удаху.

— Ничего, не пропадут, — ответил шофер спокойно.

Между тем кончился перерыв, и в приемнике раздался мужской голос. Он сообщил, что на конференции было высказано много интересных точек зрения, и предложил прокомментировать некоторые выступления. Он сказал, что хотел бы всех умных женщин, говоривших здесь о европейском образе жизни, спросить, что они, собственно, под этим подразумевают. Возможно, они составили о нем представление по европейским книгам и фильмам. И именно это они хотели предложить Того? Европейский брак — это лицемерие. Единобрачие противоречит природе, потому что мужчине недостаточно одной женщины…

— Кто это? — спросила я преподавателя.

— Министр внутренних дел, — ответил он с улыбкой, — умный человек.

Удаху молчал и смотрел в окно. Министр внутренних дел был слишком большим авторитетом.

Из приемника донеслись продолжительные аплодисменты, перешедшие в страшный грохот. Женщины, по-видимому, топали ногами и стучали по креслам. Перед этим они наверняка с таким же азартом награждали аплодисментами выступления ораторов с противоположными взглядами.