В регистратуре - [96]

— Эй, кума Ката, что ж вы бросаете своих на кровавом пиру, а? — увидел и узнал ее во тьме Медонич.

— А чем я им помогу? Заварили кашу, пусть сами расхлебывают. Как зашумит у них кровь в голове, подавай знахаря отворить геройские жилы. Ну и черт с ними! Ох, если бы кто им обоим всыпал покрепче да наставил синяков, я б тому ноги и руки целовала, на две мессы у святого Филиппа денег б не пожалела! — Длинная Ката умчалась в темную ночь, домой.

— Ну и ведьма! — проворчал Медонич.

— Хороша у меня свекровь будет! — вздохнула Юста, хватая отца за плечи, во тьме ей показалось, что она летит в пропасть, так все закружилось вокруг нее или она — вокруг всего.

А в корчме у Райхерцера, когда хромой гусляр повалил дерущихся на пол и все кричали и тузили друг друга без разбора, кто-то погасил свет, перевернул стол, и вино, кружки, бутылки полетели в разные стороны. Райхерцеры, увидев, что битва филистимлян с иудеями в Ветхом завете была детской забавой по сравнению с этим побоищем, со всех ног кинулись в задние комнаты, заперли за собой двери и погасили все лампы, а «христианскую» половину со всем имуществом, бутылками и кружками предоставили милосердию Иеговы. Визг, хрип, проклятия и вопли доносились оттуда, как из чистилища. Даже зачинщики и главные драчуны испугались, когда на них неожиданно грохнулся стол, испугались темноты, оглушительного звона кружек, бутылок, графинов, а затем потоков вина. Люди стали хвататься кто за голову, кто за ногу, кто за руку, чтоб разобраться, не его ли это кровь.

Еще горел свет, когда господин камердир поймал Михо за шиворот и продолжал держать его в темноте, хотя вино из бутылки, слетевшей со стола, облило его с головы до ног. Он дернул живописную куртку Михо что было силы. Хрясь, хрясь, и вся спина мадьярской куртки оказалась выдранной. Михо замолотил кулаками направо и налево и случайно не на шутку двинул собственного отца, Каноника, который, как вампир, размахивал руками, стараясь разбить кому нос, кому лицо, а кому глаз. Господин камердир вдруг почувствовал эту страшную лапу на своих напомаженных, благоухающих волосах и вонзил в нее довольно длинные, но слишком тонкие ухоженные ногти, два из них обломились под корень, и его пронзила новая, невыносимая боль. И все же она успела выдрать у него большой клок волос на темени. То была работа Каноника.

Клубок тел сдвинулся, покатился по полу к двери и вывалился на улицу. В свалке кто-то заехал камердиру по носу, так что перед глазами у него сперва все завертелось, потом словно вспыхнуло триста свечек и из носа брызнула горячая кровь.

— Дальше будет еще чище! — пробормотал он со злостью, нагнулся, глотнул чистого воздуха и понял, что выбрался из дома Райхерцера.

— Ох, господин мой милостивый! Сам злой дух, сам Люцифер принес меня в эту мужицкую грязь… Вот черт! Поделом мне! — утирал камердир горячую кровь, все сильнее текущую из носа, ощущая к тому же тупую боль, раздиравшую концы пальцев, будто их сжимали раскаленными клещами…

На воздухе битва разгорелась с новой силой. Набежал народ из других трактиров, больше всего от портного Трепетлики, и тут же полез в драку. Каждый быстро отыскал своих недругов и заклятых врагов. Страшное побоище закружилось в кровавом хороводе. Особенно смело и коварно действовал бывший солдат в кителе с заплатами на локтях… Он набрал где-то полный платок мелких камней и, словно молотом, крушил направо и налево этим удивительным оружием. Один взвизгнул, другой заскрипел зубами, третий изверг страшное проклятие, такое, что чуть небо не рухнуло, и набросился на того, кто был поближе, не виновного ни сном, ни духом; а наш солдат пробивался дальше, все сильнее разжигая драку. На памяти людей не сохранилось такой отчаянной потасовки… Обошлось правда без мертвых, но раскроенных голов и тяжело раненных было без числа.

Хозяева заперли свои заведения, погасили свет, выползли с домочадцами на улицу и, прижимаясь к стенам или куда придется, кружили вокруг свалки, пытаясь угадать в сплошном гуле, чей это крик, проклятие или ругань. Целый час длилось побоище. Раненый, увидев собственную кровь, хватал за глотку ближайшего и лупил им об землю, прижимая коленями грудь и молотя по голове и куда попало. Так начинались и кончались отдельные схватки, и наконец все затихло. Герои уползали с поля боя, каждый на свою тропинку, размышляя о бешеной ночи. Кто ощупывал запекшуюся кровь на слипшихся волосах, кто — разбитую физиономию, видно, здорово двинули кулаком по носу. Кто, шатаясь, тащился домой без шапки, в изодранной безрукавке, в штанах и рубахе, залитых своей и чужой кровью.

От церковного кладбища вниз с горы шла крутая тропа. По ней и среди бела дня нелегко было спуститься в ложбину, где бил чистый родник. В темноте же здесь легче легкого было свернуть себе шею. Однако этой ночью нашелся чудак, решившийся спуститься вниз на четвереньках. Хватаясь то за кусты, то за траву, господин камердир скользил вниз по склону прямо к роднику.

— Ох, мой расквашенный нос! Ох, мой расквашенный нос! Как он распух, прямо лежит на верхней губе. Ужас! Надо же какая тяжесть, будто огромная луковица вместо носа! И кровь все еще течет. А какой-то пьянчуга так звезданул по щекам и в оба уха, что и сейчас кожу жжет, будто из нее ножом ремни кроят! — причитал господин камердир, все больше и больше трезвея. Сползая в темноте по круче, он к тому же ободрал руки о колючий куст, за который схватился; а в другом месте уцепился за крапиву… Но так или иначе он добрался до родника… Спокойно и тихо струилась вода, словно нашептывая сладкие сны…