В регистратуре - [95]

— Браво! Браво! — восклицали Райхерцеры, а камердир изгибался еще изящнее и грациознее, сверкая крупными перстнями в толпе мужиков и баб.

Австрийская кончилась. Взопревшие танцоры заторопились на свои места, полагая, что сейчас самое время промочить и освежить горло винцом. Но коротыш Каноник подскочил к Йожице и, хлопнув по басу, заорал!

— Слышь, Дармоед! Давай-ка мне и моему торговцу фурланскую, да так чтоб земля под ногами дрожала!

— Я тебе вот что дам, осел несчастный! — И Йожица смазал Каноника смычком по лицу, так что у того поперек носа и на обеих щеках тут же вспухла полоса, словно крот прорыл ход под кожей. — Это тебе за «Дармоеда», а коли хочешь музыку, плати!

Коротыш Каноник быстро ощупал лицо и нос и, глянув на ладонь, не залился ли он кровью, бросился было на музыканта Йожицу, но его удержали газда Медонич и Юста, которую разобрало не меньше, чем отца.

— Давай фурланскую! Я плачу! — подскочил к Йожице рассвирепевший Михо.

— А ну, стой, конокрад цыганский! Думаешь, тебе позволено тыкать старшим, раз ты вырядился, как обезьяна в цирке! — перепрыгнул через стол господин камердир и одной рукой двинул в грудь Каноника, а другой — торговца Михо.

Ошарашенный Каноник потянулся за пустой бутылкой, но кто-то отнял ее, а Михо стал подымать стул за ножку, но Ивица, весь красный, крикнул дрожащим голосом.

— Это мой стул, уважаемый Михо! — выдернул у него из рук ножку стула и потянул его на себя.

— Успокойтесь, господа! — слезливо закричал низенький Райхерцер, а потом по-немецки принялся объяснять, какой это будет позор, если господа подерутся с крестьянами.

— Верно, верно, господин! — трепал по плечу миротворца-корчмаря недослуживший солдат в фуражке набекрень и в мундире с заплатанными локтями, тот самый, что разглагольствовал после мессы и которого с таким вниманием слушали молодые парни. — Так точно, так точно, господин корчмарь! — повторил солдат, подмигивая одним глазом Михо, а другим коротышу Канонику, чтоб не уступали, — только бы драка началась, да такая, чтоб пыль столбом, чтоб шикарные перышки господ полетели во все стороны! Солдат чувствовал себя прямо-таки героем, он то поддерживал миролюбие Райхерцера, то подстрекал распалившихся гостей к драке. Он даже не упустил случая прокричать в ухо господину камердиру:

— Смелее, смелее, крови будет, что в мясной лавке, главное, не робейте… Эта мадьярская шляпа на хорватском дураке поперек горла мне стала. Эх, будет побоище, а уж крику — зажимай уши!

— Играйте фурланскую, если вам гусли дороги! — надрывался торговец Михо, высыпая перед гуслярами полную горсть серебра и окинув презрительным взглядом Йожицу.

— Играй нашу родную польку! — подскочил камердир к Йожице, отшвырнув Михо так, что его круглая шляпа улетела далеко в толпу.

— Хо-хо! Не бывать этому, городской лизоблюд! — Коротыш Каноник хватил кулаком камердира по уху — у того в мозгах зазвонило не хуже, чем в церкви.

Боль и шум в голове на мгновение ослепили Юрича, и он с размаху огрел правой рукой Михо по носу, кровь так и хлынула. Камердир подумал, что это Михо двинул его в ухо.

Йожица взобрался на стул, подал кому-то через головы свой бас, засучил рукава до локтей и ринулся в драку.

Гусляры посовали куда-то свои гусли и тоже бросились в бой. Хромой подлез под ноги самым ярым закоперщикам, и клубок тел покатился по полу. Бабы завизжали и бросились врассыпную, только Юста подняла руки и, как разъяренная фурия, не обращая ни на кого внимания, пробивалась к своему Михо, по дороге раздавая оплеухи. Кому попало по носу, кому по зубам.

Сельский писаришка шмыгнул в ближайшее открытое окно, как летучая мышь, и, храбро натянув на свежем ночном воздухе колпак, вздохнул: «Слава богу! Легко отделался! Эх, быть этой ночью у Райхерцера страшной баталии и разбитых голов не сочтешь… Вот беда так беда!»

Газда Медонич, увидев, что добра тут ждать не приходится, только крови, расколотых черепов и свернутых челюстей, стал осторожно пробираться вдоль стен к выходу и, схватив свою Юсту за руки, быстро и решительно поволок ее к двери на улицу:

— Бежим, Юста, коли в бога веруешь! Тут жди лиха да несчастья! Вино забродит — и дно, и обручи прочь. А здесь мозги забродили, у кого-нибудь уж непременно лопнет либо темя, либо лоб!

— Что? Бежать? Не оставлю я моего Михо, не оставлю! — Юста вырвалась из рук родителя, подняла с земли какое-то деревянное оружие и бросилась обратно в свалку.

— Ты что, рехнулась? Да ведь ты девка! На что Михо твоя защита? Не было б у него сильных и сноровистых рук, он бы не затеял драки. А его отец? В таких побоищах он орел, нет ему равных! Лукавый, как лисица, быстрый, как белка, все полетят, будто спелые груши с дерева. Пусть сражаются, благослови их бог! А нам домой пора и так уж ночь на дворе… — И отец потащил свою воинственную дочь восвояси.

— Вот и ладно, вот и ладно! Дай бог чтоб расшибли вам носы и раскроили головы. Как нажрутся да обопьются, давай задираться и цепляться друг к дружке, а потом — бей не жалей! Ох, мой Михо! Сколько ж в тебе щегольства и бахвальства, а в старом дуралее и пустобрехе глупости, одной только глупости! — бормотала себе под нос Длинная Ката, проходя мимо Медонича.