В регистратуре - [50]

— Одно не выходит из головы: откуда было взяться пожару на дворе Мато? И средь бела дня? Самого-то его никто не видал? Будто он домой из суда и не возвращался. Как это могло быть? Куда он девался? Признаюсь, ни одна кража моя не сравнится с этой проделкой! Но я же был не один! Господа, и какие еще господа были рядом со мной! А они так щедры на вознаграждение! В карманах моих музыка неслыханная! Да, с цыганами иметь дело не так выгодно! Кричат, базарят, по рукам бьют, крутят, вертят, черные души, но как о деньгах речь, тут они вдвойне цыгане. В одну руку сунут грош, а из другой незаметно два вынут. Эх, Марула моя! Цыганские твои разбойничьи глаза, целует, обнимает будто дьявол. Горишь как в аду. А ворует, мать моя дорогая, ничего от нее не уйдет! Проспишь с ней в обнимку ночь, а утром ничего за душой не останется: гроша не найдешь, хоть в пятку его запрячь. А у меня сегодня всего с избытком, наверняка ждет…

Микула остановился, поднял голову и уставился на луну.

— Многовато хлебнул я сегодня! Умеет ублажить чернявый писарь Яков, ха-ха! Говорит, своему господину никогда еще не подавал таких лакомых кусочков. Только когти у феи Дорицы, что у дикой кошки. Господин никуда не выходит, ждет, когда заживут царапины на щеках и руках. А Черный Яков едва ушей не лишился. Ха-ха-ха! Чертова Дорица! Жаль, что ее так огнем изуродовало, как рассказывают. Жаль. Правда, меня-то она всегда ненавидела и презирала. Я был соперник Мато. Но — вор. «Не цыпленок я и не гусыня, чтоб уволок меня деревенский вор за пазухой!» — честила она меня. Ну и получила свое. Нет, не жаль мне тебя, бог свидетель, не жаль… Только вот кончилось все нехорошо. Мурашки от дурных предчувствий по спине пробегают. А душу тайный страх точит, аж в пот холодный бросает. Брр… А ладно, ерунда все это!

Моя Марула,

Цыганская душа!

Ты, моя люба,

Прекрасней всех!

Только не обкради меня! Обкрадешь, бог свидетель. Это и есть сила и жаркая любовь цыган! Клянусь святым Филиппом, я б и сам тебя обокрал, коли б нашлось у тебя что, кроме пестрых цыганских тряпок. Я б показал тебе, что я больший мастер, чем все ваше цыганское королевство. Не хочешь?.. Ну-ка, постой! Слышишь, какая сладкая музыка звенит в карманах, вот это настоящий господский товар! А как искрится! Эй, месяц! Как ты сегодня светишь здорово! Вот уж клянут тебя совы да летучие мыши и товарищи мои — воры! Но ты, деревенский сторож, именно сегодня расселся на небе. Хорошо тебе, ты — высоко, да нам худо, когда нас хватают. Ой-ой-ой! Мне-то больше по душе черные, хмурые, ненастные ночи — ночи настоящих, солидных воров! Подкрался, сгреб, спрятал — и бегом! А ночь укроет тебя своим таинственным плащом, а деревенские дворняги, проснувшись, как всегда, поздно, жалобно завоют и залают. Хозяин вскочит на ноги, вытаращит глаза в темноту: «С чего это псы беспокоятся?» А сам дрожит как осиновый лист. «Во тьме, поди, найди его, врежет из-за угла по башке — и готов». Однако хватает мотыгу, топор, вилы… А уж увидит пропажу: «Воры! На помощь!» Сбегутся соседи, позевывая, начнут совет держать, куда слать погоню. И когда вор уже далеко, наконец договорятся: одним на восток, другим — на запад. Храбрецы все, а каждый в душе заботится о собственной шкуре. Отправляются в путь — кто на восток, кто — на запад. Да плохо рассчитали, витязи вы мои! Я-то с добычей на севере — и смеюсь в темной ночи: ну что, поймали вора, витязи? Какое там! Тащатся усталые обратно, сонные зевают и ворчат: «Воры!» Ну и что? Краденое не вернешь! Спокойной ночи, нет, доброе утро! Натерпевшись страха и ужаса, радуются, что белый день на дворе. Тут какой-нибудь разумник и спохватится: «Братцы! А ведь воры могли податься еще на юг и на север! Чтоб нам пораньше догадаться, разделиться и пойти на четыре стороны, они б у нас были уже на крючке! А сейчас уже поздно. Ничего не поделаешь! Спокойной ночи и доброго утра!» Но что это я сам с собой заболтался? Совсем забыл, что надо деньги спрятать перед тем, как пойти к цыганке Маруле. А, вот здесь, в лесу! У меня тут есть укромные местечки. Вишь, как старается небесный фонарь — скрылся за облака. Полумрак мне больше по душе: как бы совы и летучие мыши не углядели, куда я спрячу кошелек.

В кустах послышался шорох, будто кто-то пробирался сквозь них. Вор насторожился: привидение? Заяц или лисица? Кто ж другой?

— Стой, негодяй! — раздался из кустов глухой мужской голос.

Микула задрожал, колени его подогнулись… Луна вышла из облаков, и ярко осветила лицо вора и его противника — Мато Зорковича.

— Чего ты? Что тебе от меня надо? — прохрипел вор.

— Держи ответ, вор! — поднял топор Мато.

— Ответ! Ответ! За что? Что я тебе должен? — попятился вор.

— Что должен? Не пяться, или голова твоя разлетится на триста кусков, негодяй!

— Э! Хорошо тебе! Как вижу, в руках у тебя топор сверкает. А это не печная лопата и не кочерга. Чего ты от меня хочешь? — оскалился вор.

— Я сказал — держи ответ, — бросил Мато.

— Ответ! Гм… Ну, хорошо, что отвечать-то? — Вор кинулся в тень ближайшего дерева. — Да, да ответ… да, да… ответ, — и вор побежал со всех ног.

— Не уйдешь, негодяй! — прыгнул Мато и достал Микулу обухом по лопатке.