В регистратуре - [51]

— Ох, — застонал вор.

— Отвечай! — крикнул Мато, держа Микулу за шиворот.

— Не души меня! Как мне отвечать, когда ты сжал меня своими железными ручищами и топором припечатал? Ну и здоров же ты, силушка в жилушках так и играет!

— Отвечай, вор! Или я разом с тобой покончу.

— Не валяй дурака, приятель. Ночь длинная, длинней нашей несчастной жизни. Погоди, погоди…

— Что я тебе сделал плохого, злодей? Говори. Таскался ты по деревням, воровал.-Я в твою сторону и не смотрел, мог меня не опасаться. Случись тебе забрести, как хорьку, на мой курятник, подышать ночной прохладой, я бы тебя почтил, защищая свое добро, палкой либо кулаком, да храни тебя черный дьявол на твоих кривых, воровских путях! Но за что ты на меня возвел поклеп? За что погубил мою жену, меня, все, что имел я на свете? Отвечай, вор.

— Не ори так! Ночь, правда, глухая, земля спит, небо дремлет, но… Я не виноват, что жена твоя — прелестная фея! Не виноват, что и ты мужик на загляденье, человек добрый и честный. Правда. Люди всякие на свете живут. Что поделаешь? Я, ведь знаешь, тоже увивался за прелестной Дорицей, пока она в девках ходила. А она: «Отстань, вор! Мерзавец!» А зачем измываться над человеком, что создан по образу и подобию божьему? В сердце у него и ад, и небо, и любовь, и злоба, и тоска, и радость, и гнев, и доброта! Со всех сторон — вор, вор, а не будь я вор, как бы разглядела твоя Дорица твою честность и порядочность? Вот и пренебрегла мной прелестная фея, а тебя обняла. Но зачем было меня поносить? Зачем оскорблять? Да что я? Увидел ее большой господин. Черный Яков, вор побольше, чем я, и так, и эдак подлащивался, я и клюнул на господский кошель. Придумал, как поймать твою прелестную фею в сети. Остальное и сам, поди, знаешь, иначе не размахивал бы острым топором над моей головою. А теперь отпусти меня с миром. Что было, то было! Было и быльем поросло! Аминь…

Микула уставился коварными, как у змеи, глазами на бедного Мато и заметил, что несчастный задумался. С молниеносной быстротой он выхватил из-за пазухи нож и нацелил его прямо в грудь страдальцу.

— Вот как! — отскочил в сторону Мато. — Погубил ты мне жену, отнял мое счастье, а теперь еще и на меня поднял руку. Ну, погоди, злодей! — И Мато ударил топором по правой руке вора. Микула заверещал, рука упала, нож полетел в траву… Вор потянулся левой рукой к горлу Мато. Топор взлетел, и левая рука тоже упала.

— О-о-о! Как ты меня отделал! — простонал плачущим голосом вор. — Отпусти меня, Мато!

Но тот вытащил веревку и, затянув ее у вора на шее, перебросал через ветку ближайшего дерева.

Микула что-то промычал, в горле его заклокотало, руки забились, ноги поднялись над землей… А ясная луна сияла на чистом ночном небе, бросая печальные отблески на лицо вора, синее, как ягоды терна. Марула его так и не дождалась.

Лишь через несколько дней пастухи набрели на труп Микулы. Они побежали в село, испуганно крича что есть мочи:

— Микулу повесили на дубе. Обе руки ему рубанули, на одной коже держатся. Жуть!

Далеко разнесся слух о судьбе прелестной феи Дорицы. О Мато Зорковиче гадали и так, и этак, но никто не знал, куда он делся. Про Микулу говорили, что его или постигла божья кара, или порешили падкие на наживу его дружки цыгане, с которыми он делился награбленным. Никого не нашлось помолиться за его грешную душу. Рассказывали, что прежде пастухов труп обнаружила пронырливая цыганка Марула, оплакала Микулин удел, обыскала карманы, вытащила и спрятала кошелек и, веселая и довольная, вернулась в табор. И ушли с той поры цыгане из этих мест. Самый вольный народ на свете…

Когда Черный Яков узнал о случившемся с Дорицей, а затем и с Микулой, его охватили ужас и дурные предчувствия. Его трясло как в лихорадке.

— Безумие, но что есть, то есть! — шептал себе чернявый писарь. — Не цыгане же повесили вора на тонкой ветке? Нет, не цыгане. Не выходит у меня из головы эта мысль! Безумие! Ерунда это. Поймал его запропавший мужик Мато Зоркович. Мало хорошего, когда черные мысли язвят тебе душу: ведь и до меня может дойти очередь. Надо поберечься, быть начеку.

И Черный Яков, едва темнота покрывала землю, из дворца — ни шагу. Частенько заливал он память и тайный, неотлипчивый страх крепкой ракией из хозяйских подвалов. И никогда не выходил из дворца без заряженного пистолета.

Одичавший Мато его и правда выслеживал. Он скитался по далеким, глухим степям и лесам. Ловил птиц, разводил огонь и жарил их на костре, чтобы утолить голод. Собирал коренья, есть их возле чистого горного источника было для него удовольствие. Мысли его были заняты лишь одним — как поймать писаря Якова.

Шло время, а он так и не мог выследить хитрого холопа.

О фее Дорице начали забывать, забылось и страшное происшествие с вором Микулой. Позабыли и лесного бродягу, несчастного Мато Зорковича…

Хозяйский писарь Черный Яков снова занялся поисками для своего господина новой добычи. Однажды он, тихо напевая, возвращался в ранние осенние сумерки во дворец. Был Яков плохо настроен: охота сегодня не удалась, оттого и забавлялся он невразумительной песенкой или что-то ворчал и рассуждал сам с собою. Когда он вышел на узкую тропу, что вела мимо мельницы и ее злопамятного провала, из-за здоровенного пня выскочил побледневший Мато.