В регистратуре - [35]

— Не порти ты их, Люцифер! — глухим ленивым голосом произнесла Елена. — Чем позже узнают они жизнь, тем лучше. Эх, быть бы нам на их месте, все б было иначе.

— О, если бы я был на месте Томицы! — Петар обратил очи горе и вздохнул.

— Ну и ну! Хорош, ничего не скажешь! А ведь служит у доброго, богобоязненного господина! Сейчас он покажет, как гнусно его обманывает, — вступила в разговор Аница.

— О, я скорей привяжу мельничный жернов себе на шею и брошусь в глубокий омут, чем совращу голубку Евицу и голубочка Томицу! — упал на колени распутный гуляка Петар, принялся паясничать, крестясь по-латински и стуча себя в грудь…

— Вот таким притворством и дурачит он своего господина. А тот считает его самым набожным и добродетельным слугой в городе. — Вновь подала голос Аница, хлопотавшая возле стола.

Появился мой родственник Юрич с корзиной на плечах. Петар поднялся с кровати, наконец вынув руки из-под головы. Жорж поставил корзину и начал из нее вынимать непочатые бутылки вина, белый хлеб, жареное мясо. Петар схватил бутылку, открыл ее и выпил чуть не до дна.

— Ах, благородный наш камердир Жорж! — Петар прищелкнул влажным языком, хитро подмигнул и выразительно взмахнул обеими руками в застоявшемся воздухе людской.

— Все! За дело, дамы и господа! — высокомерно бросил Жорж, до конца опорожнив корзину. — Эка малый-то, как на нас зенки выпялил! Эй, Дармоед, такого стола ты не видел и на самой роскошной свадьбе в нашем захолустье. А? Ты чего нахохлился, как мокрая курица. Ты у нас не будешь только книги читать! Хе-хе! — разболтался Жорж.

— Разве парня зовут Дармоед? — ущипнула меня за щеку Елена. — Прехорошенький мальчик!

— Неправда, — сердито крикнул я, чуть не плача, — и вовсе я не Дармоед!

— Ну-ну, барич! Надел сюртук и господские штаны, так тебя уж и пальцем не тронь. Ого! С тебя еще семь шкур спустят, все уши отдерут, а подзатыльникам и счет потеряешь, пока из тебя мужика выбьют. Это тебе не в жару кружку вина ахнуть, дело посерьезнее будет, — бахвалился камердир Жорж.

Гости расселись за столом, во главе стола Жорж. Сбоку от него — Аница, возле нее — белобрысый парень, которого они называли Томицей. Елена села у стенки, рядом Петар и Евица. Все принялись есть и пить.

— За здоровье твоего старого светлейшего! — Петар залпом осушил стакан и давай балагурить. — Вот уж повезло мне так повезло. Справа Елена, слева — Евица, а я в середке — чем тебе не рай? Уж, если б ты меня видел, добрый мой хозяин, ремнем бы привязал к покаянной стене в сыром своем погребе! Ну и негодяй я все-таки! — воскликнул он и давай приставать то к Елене, то к Евице, все время ловя взглядом озорные глаза Аницы.

Камердир будто не замечал ничего. Ел за троих и пил за четверых. По лбу, щекам и по шее у него уже течет пот, пополам с душистой помадой, которой он умащивал волосы.

— А ты что к нам не идешь, новоиспеченный барич? Эка, какой ты нарядный. Ну, малый, как это ты его назвал, Дармоед, иди сюда, садись к Томице — вы ж почти сверстники, у вас на головенках еще ягнячья шерстка кучерявится. Поешь, выпей как следует, чтоб быстрей расти. Эх, как тогда на тебя девушки начнут заглядываться. Ха-ха! Берегись!

— На, Ивица, — камердир взял большой кус мяса и ломоть белого хлеба, — сядь где-нибудь в уголке, поешь и запей водой холодной. Вино детям ни к чему. Не подходит малец к нашему господскому столу. За парня я отвечаю, он мне дальний родственник, к несчастью. А родственники тут же тебя отыщут, когда ты им нужен. И за морем найдут. Что делать, уж таков человек: вечно кого-нибудь посадят на шею.

Я не двинулся с места.

— Ты что застыл, будто памятник. Бери и ешь. У музыканта Йожицы, поди, и пустой мамалыге радовался! — разозлился Жорж.

— Не буду я ни пить, ни есть! Устал я, спать хочу, — ответил я на грубость Жоржу.

— Спать! Гм. Но спать ты будешь не во дворце и не на перинах.

Камердир поднялся и вытащил из своей кровати пеструю тряпку.

— На, подложи под голову. — Затем вытянул с другого края кровати старый, прохудившийся плащ. — Этим, школяр, накроешься. Вот тебе и пол-лавки возле стены, ложись и спи. Лучше и не придумаешь для такой челяди.

Я с лихорадочной поспешностью устроил себе жалкое ложе, снять и сложить одежду мне даже не пришло в голову. Прижался к стенке и накинул на себя плащ. Из него выбилась лежалая кисловатая пыль и стала душить меня, я закашлял и расчихался.

— Будь здоров! — крикнул Петар.

— Вишь, как плохо начал! — опять вскочил камердир со своего кресла, на котором было уже вольготно расположился, после того как вытащил из своей кровати тряпку и плащ.

— Разденься, дурило! Ты что, одетым собрался спать? Хороша же завтра будет твоя одежда! Для того тебя сегодня одели, как барина? Для того в лавке торговались? Ты и половины не стоишь, сколько я заплатил за твое платье.

Он подошел ко мне, грубо дернул меня за ноги и стал стаскивать башмаки. Остальное, дрожа, я снял сам. Жорж все это забрал, замотал в узел и закинул под свою кровать. Потом тяжело вздохнув, возвратился к своему креслу и залил тяжкие заботы обо мне полной кружкой вина, уже заботливо налитой Аницей.

Я снова обернулся плащом, но сна как не бывало. Меня била лихорадочная дрожь, в голове стоял шум и звон, будто я рухнул с какой-то страшной высоты.