В регистратуре - [109]

Ни разу музыкант Йожица не обернулся к своему сыну, не посмотрел, идет ли он по-прежнему за ним или затерялся на городских улицах. И школяр Ивица не смотрел на своего отца, он шел опустив голову, но оба знали, чувствовали, что идут совсем близко друг от друга, что обоим тяжело дышать отравленным воздухом городских улиц и оба ждут не дождутся, когда наконец выйдут из города, словно из Содома и Гоморры.

Когда они отошли далеко от города и крыши последних домишек едва уже были видны, Йожица сел на первый камень моста через пустой глубокий овраг, оставшийся от бурлящего потока, высохшего в летний зной.

С великим трудом и мукой начал Йожица стягивать тесные, словно сколоченные из досок, рваные сапоги. Тут его догнал сын.

— А, так и ты здесь? А я думал ты остался там, в городе, займешь место судьи или стряпчего! Куда как хорошо закончилось твое учение! Дьявол бы побрал того, кто первым заморочил мне голову и сбил с толку! Вот уж пилюля для твоей матери на смертном одре! Рехнуться впору!

— Перестаньте, перестаньте! Мать поправится, а я вернусь в школу, ну, не буду жить в людской богатого Мецената, сам пробьюсь, сил не пожалею, на казенный кошт закончу учение. А вы, тятя, молчите, не говорите матери, коли в бога веруете, будто ничего не слышали и не видели, — дрожа схватил Ивица темную шершавую руку отца и стал сокрушенно ее целовать.

Музыкант хотел быть резким и грубым с мальчиком, собственно уже юношей, но ощутил прикосновение сына, его теплое дыхание, услышал ласковые, кроткие, смешанные со слезами слова, и что-то в старике дрогнуло, надломилось, словно гора свалилась с плеч, и он молча, растроганно, содрогаясь от сладостной боли в груди, обнял своего Ивицу.

— Да, да! Ты, сынок, мой, а все прочее — чужое, злобное, пакостное и корыстное! Нечего тебе больше скитаться да мытариться! Дома живи! Что знаешь, то знаешь, все на пользу! Свой домишко, хоть и убогий, — своя волюшка! Пусть жалуется господин камердир, пусть ухмыляется наш ненавистник коротыш Каноник! Ты малый добрый, старательный и трудолюбивый! Возьмешься хорошенько за плуг и мотыгу, за грабли и вилы, быстро белая нежная кожа на твоих руках загрубеет и будем работать, будем трудиться, а там что бог даст! Ну-ка, давай поторапливаться, пехом только к утру доберемся, мать бы живую застать! Ох, как же она тебя любит, эта добрая, тихая и ласковая женщина! — Отец прижал голову Ивицы к своей груди, и они так долго молча сидели.

— А вы, тятя, купили в городе лекарство для мамы?

— Эх, лекарство, лекарство! У нас есть свои бабки, да, на горе, и они помочь не в силах! Чего ж тогда заглазно лекарь сможет? Зря только деньги бросать, кабы они были, а их нет! Я вот до тебя в город добрался с коркой хлеба и ломтем сыра в кармане, думал, родич наш камердир подсобит на первый случай, но, правду говоря, придет беда, отворяй ворота… Прогнали и сына, и отца… ну да ладно! — махнул рукой Йожица. — У меня есть еще малость деньжонок, да что толку? Ни туда, ни сюда, сын мой! Страшные и тяжелые времена, в землю не уйдешь — твердая она и холодная, задавит, в небо не улетишь — высоко, а ты не птица. Пощадил бы всевышней мать, а наше дело пропащее!

Тут Ивица вспомнил о тяжелом сундучке, который поставил у запыленных сапог отца возле камня. «Что же все-таки может в нем быть?» — спрашивал он себя, уставившись на него, словно ждал ответа. И вдруг заметил ключик, висевший на цепочке. Ключик и цепочка горели на солнце, как золотые. Он быстро нагнулся, поднял ларец и стал искать, куда вставляется ключик.

— Тятя, ну-ка, помогите! Как эта чертовщина открывается…

— Ну, отомкнем, а дальше что? — уже мягче сказал Йожица, разглядывая странный блестящий ключик. — Что ж, поглядим!

Сын подал отцу сундучок, и тот чуть не уронил его на землю.

— Чем же он набит? Тяжелый, как камень, — бормотал музыкант, осматривая диковину со всех сторон в поисках отверстия, куда можно было бы вставить ключик. — Гм, гм… Гм, гм… — размышлял Йожица, лицо у него понемногу прояснилось, он снял шапку, опустил шкатулку на землю и углубился в эту загадку. После долгого раздумья он начал трогать ключиком блестящие шляпки из желтой меди, шедшие по верхнему коньку шкатулки. Когда он ключиком прижал одну из них, раздался щелчок, словно шляпка вошла в ключ. Тут же подскочили и все другие шляпки.

— А, что-то получается! Разгадаем загадку! — обрадовался Йожица.

Но дальше дело не пошло. Ларец оставался запертым, как и прежде.

— Поверните, тятя, ключ направо или налево, посмотрим, — предложил сын.

Йожица послушался, повернул ключ направо, и шляпки возвратились на свои места, а в ключе снова что-то щелкнуло. Музыкант увидел, что они ничего не добились.

— Погоди, потерпи, Ивица, сейчас мы ее откроем! — И музыкант прижал ключик к первой шляпке. Шляпка вошла в ключ, остальные выскочили. Теперь Йожица повернул ключ налево: шляпки вернулись на свои места, но та, что была в ключе, там и осталась. Сундучок открылся. Йожица заглянул в него и удивился:

— Что-то в бумагу завернуто, не поймешь. А, я видел такие у покойного газды Медонича, когда он отпирал свой кованый сундук! Сынок, да ведь это деньги! Ты богач!