В регистратуре - [108]

— Куда? Как? Каким образом?

— Туда не пройдешь, все в огне и в дыму!

— Приставьте лестницы к окнам!

— Да, к окнам! Уже перекрытия рушатся, а огонь так и пышет, прямо страх!

— И рвется из окон, как из пекла!

— Ничего не сделаешь, люди! Несчастный уже сгорел, ни костей, ни мяса не осталось!

— Ничего не поделаешь! Кому охота зря погибать!

Пока взволнованная толпа кружила по двору, толклась на одном месте, слуги выволокли тяжелый сундук Лауры и потащили куда-то через три улицы. Лаура, вздыхая, шла следом, потерянная и сломленная… Ее из милости пустила в свой бедный домик незнакомая старушка. Лаура упала на свой сундук и, лукавая комедиантка, принялась так отчаянно рыдать, что у приютившей ее старухи тоже потекли горькие слезы и она начала успокаивать и утешать несчастную девушку.

Дом Мецената со всем имуществом стал жертвой огромного пожара. К утру одни голые, раскаленные стены торчали в небо, а над всем, что рухнуло между стен, поднимался грязный черный дым, из-под которого то там, то сям вырывалось зеленое или красное, как багрец, пламя.

— Все погибло! Все! И мое все сгорело, несчастный я горемыка! — причитал камердир Жорж, обняв свой огромный старый и ободранный, но крепкий деревенский сундук. — Ох, ох, ох! А наш милостивец, наш дорогой благодетель! Голова лопается, сердце вот-вот из груди выскочит! Как же это все приключилось?! И так внезапно! Ох, люди, может, это сон? Тяжкий и страшный сон! Скажите, скажите, что я сплю! Горе мне! Чем я прогневил бога, за что он меня, за что он нас так тяжело карает? Ой-ой! Страх и ужас!

— Не сон это, приятель! Горькая и страшная правда! — отвечали люди, что-то бормотали себе под нос и подозрительно перешептывались.

Вот так закончил свое земное поприще Меценат и благотворитель, председатель общества «Скромность и терпение», занимавший этот пост более десяти лет, снискавший всеобщее уважение и широкую известность.

Ужасный слух, передаваемый из уст в уста, облетел весь город, члены общества толпились возле пожарища, печально вздыхали, подымали глаза к небу, словно в облаках искали блестящий хлебосольный дом Мецената. Лирический поэт Рудимир Бомбардирович-Шайковский, а точнее, Имбрица Шпичек из Воловщины, пришел на пожарище в глубоком трауре, прикладывая платок к бледному лицу и длинному унылому носу, словно утирал слезы. Да и как было не рыдать его голубиному лирическому сердцу? Как не лить слезы лирическим поэтам над могилами великих и высокочтимых мужей? А тем более над страшной участью, постигшей старого Мецената в огне пожара! Однако, откровенно говоря, Имбрица Шпичек из Воловщины не смог выжать ни единой слезы. Он печально прикрыл глаза платком, на котором была изображена греческая муза с лирой, а также полное имя славного поэта, и с болью возгласил:

Ах, смерть, не смотришь ты на лица,

Ты все убила, все взяла ты,

И жалкие домишки нищих,

И королевские палаты.

Равно ушли могуч и слаб,

Старик и юноша, царь и раб!

Члены общества «Скромность и терпение», глубоко тронутые, выразили надежду, что кому, как не ему, знаменитому поэту осчастливить мир «дивным мадригалом» покойному Меценату!

— Ах, камень зарыдал бы, дикие звери зарычали бы от боли и забыли бы про свои кровожадные инстинкты, так как же не горевать и не лить слезы вашему Рудимиру Бомбардировичу-Шайковскому над славной и такой горькой могилой нашего незабвенного Мецената, кому я обязан более всего тем, что он разбудил мой талант и гений! Если бы не наш Меценат, он бы вечно дремал наподобие заколдованного сокровища в подземных пещерах! О да, вы прочтете «Скорбный плач», какого еще не видел и не слышал мир! — пищал женским голосом поэт и чуть было не начал декламировать свое жизнеописание, о котором никогда не забывал в таких случаях подобно всем знаменитостям, жизнь которых отдана героической борьбе с чудовищем, именуемым тщеславием.

Однако лирический поэт не сдержал своего слова. Тут он увяз со своей музой, можно сказать, по самое горло, она его предала! Члены общества не раз напоминали ему об обещанном мадригале, пока и сами о нем не забыли.

Полицейские власти допросили камердира о страшной смерти старого Мецената. Он честно обо всем рассказал, даже о том, что от испуга и неожиданности уронил свечу… Во всем этом увидели только грозный перст судьбы, и камердира отпустили с миром.

Состояние Мецената перешло к государству как выморочное, — не обнаружили ни родных, ни завещания, все тайны покойного погибли в пожаре вместе с ним. Камердир и Лаура получили из наследства богатое вознаграждение за верную службу. Кому могло прийти в голову, что такая красивая и милая девица, какой была Лаура, способна на преступление?

Имбрица Шпичек из Воловщины сочинил следующую эпитафию на памятник покойному:

Он жил, чтоб умереть!

Он умер, чтобы стать святым!

И это откровение Рудимира Бомбардировича-Шайковского прикрыло собой преступную тайну о страшном конце достославного Мецената навеки.

* * *

Угрюмо, с болью и досадой в душе спешил музыкант Йожица, больше похожий на тень, чем на живое существо, по тесным, грязным городским улицам. То и дело он тяжело отдувался, словно ему не хватало воздуха, а потом принимался шагать еще шире, только бы скорее выбраться из этого нагромождения холодных камней. Ни один прохожий не обращал внимания на его грязные деревенские порты и рубаху. А рваная тряпка на плечах, изображавшая плащ, — теперь уже нельзя было разобрать, какого цвета он был при своем рождении, — так и светила двумя большими заплатами небеленой поскони на локтях. За ним, опустив глаза, шел его сын Ивица, сердце у него колотилось, голова и щеки пылали. Он сгорал от стыда, ему казалось, вся улица остановилась, весь город смотрит на него в окна с презрением и сожалением. Музыкант Йожица стучал своей толстой и крепкой палкой по дороге, будто торопящийся слепой. Он подбивал ею камешки, попадавшиеся под ноги с такой яростью, что из них высекались искры и они отскакивали и летели на обочину. А тут еще посреди дороги растянулась чья-то, но, может быть, и ничья собака, ее торчащие ребра и поджатый хвост говорили о том, что дремлет она от голода, что это бродяга и грязешлеп, рыскающий по помойкам и возле мясных лавок в надежде ухватить что-нибудь съедобное. Но музыканту Йожице сейчас ни до чего! Не спрашивая у несчастного животного права на жительство, он огрел его палкой, словно оно в чем-то перед ним провинилось. Собака жалобно заскулила, оскалила зубы и отбежала на край дороги, еще сильнее поджав хвост и поглядывая издали на своего гонителя.