В путь за косым дождём - [13]
Но аварии были в порядке вещей. К ним привыкли. Гораздо больше тревожили воображение перелеты. Такие перелеты, как Дыбовского, Поплавского, Андреади, Габер-Влынского и Самойло, прилет французов Брендежонна и Пегу — все это были события, близкие профессиональной жизни Клещинского.
Как всякий авиатор, особенно тех лет, он большую часть времени проводил на аэродроме и у самолета. А когда был свободен от службы, его, очевидно, манили рекламы кино — зрелища, так быстро ставшего популярным, — в темном зале мягко жужжит лента «синема», с афиш глядят портреты Веры Холодной и Мозжухина... Или модная грусть Вертинского, которую приятно послушать вечером, не принимая всерьез... А иногда — знаменитый ресторан «Яр» недалеко от Ходынского аэродрома.
И он не мог не знать стихов Блока, только что написанных в 1912 году, тех летящих облачно строк, как тугая струна натянутых звенящей силой большого таланта, тех, что касались профессии самого Клещинского и до сих пор остаются среди лучших стихов об авиации:
О первые дни авиации, ее шумящие крылья, поразившие воображение человека уже самым фактом того, что он может летать, а не жить «придавленным к земле»! О первые травяные аэродромы, которые даже в будущие дни будут вспоминаться как любовные песни древних менестрелей! Не нужно быть провидцем, чтобы понять, что это вы отравили душу Клещинского отравой полета и сделали его счастливым разведчиком призрачных островов, которые лежат где-то там... за облаками...
Нам так легко понять все, что с ним произошло, хотя листы старых газет молчат о многом!
Клещинский был одним из самых молодых и, значит, особенно восприимчивым. Волнение радости сжимало ему горло, когда, наконец, уже дождливой осенью 1913 года он получил разрешение и стал готовиться к перелету...
На месте гибели Клещинского корреспондент подошел к поручику Иванову с просьбой разъяснить, почему произошла катастрофа. Поручик Иванов сказал:
— «Ньюпор» всю ночь простоял на дожде. Тяжесть его увеличилась от впитанной влаги. Летел поручик Клещинский на дальнее расстояние. Бензина и масла можно добыть не везде, приходилось везти с собой большой его груз. Тяжесть аппарата была от этого ненормальна. Он хотел вернуться, но хвост занесло, и вышел «обратный вираж»...
— Зачем же эти опасные перелеты на дальние расстояния в ужасную октябрьскую погоду, а не летом?
Поручик Иванов впервые взглянул на корреспондента.
— Мы получили разрешение на перелет только осенью. Летом были маневры. Но мы считаем, — сказал он медленно, — что нам нужно приучиться летать в самых неблагоприятных обстоятельствах. Без малейшей дорожной организации, не зная ни направления ветра, ни условий местности. Оттого-то, сознавая опасность этого, мы и летаем в осеннюю непогоду... Блок писал:
Но все было проще. Клещинский сам хотел лететь осенью, и он полетел в дождь. Он, быть может, в самом деле не учел лишний груз масла и бензина, взятый по бедности снабжения авиации. И он упал на поле, недалеко от Калуги, где жил в то время почти безвестный чудак-учитель, по формулам которого выходят теперь на орбиту ракетные корабли.
Он недолго жил, Клещинский, но о таких, как он, сказал в те дни Джек Лондон: «В короткие мгновения полета он живет так, как никогда не жил бы, оставаясь на месте». Ведь он летал, когда еще так мало было людей, познавших небо!
Я начал писать о Клещинском потому, что он не долетел до конца. Когда мы надеваем венок победителю, мы часто забываем, что на одного долетевшего приходятся десять, которые шли тем же путем. Слава им, которые не дошли до конца и, как капитан Скотт и Георгий Седов, замерзли где-то у полюса!.. Большие открытия рождаются только усилиями многих.
Среди пилотов Клещинский был рядовым. Он был еще молод и не успел выдвинуться до рокового своего перелета. Историки авиации забыли его имя. Но без рядовых, готовых на все, не бывает армии, способной победить.
Есть темы, о которых мы забываем, как только кончим писать или читать, но есть такие, с которыми никогда не расстанешься. Я, житель земли, из тех многих, которым не дано познать упоение борьбой за высоту, за это поле надежды нашего века... Но образ летчика всегда стоит передо мной в своем высотном шлеме, немного суровый и мужественно-простой, напоминая о великом мастерстве: каждый день молча и без хвастовства искать те новые острова, которые будут служить человечеству.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Константин Михайлов в поддевке, с бесчисленным множеством складок кругом талии, мял в руках свой картуз, стоя у порога комнаты. – Так пойдемте, что ли?.. – предложил он. – С четверть часа уж, наверное, прошло, пока я назад ворочался… Лев Николаевич не долго обедает. Я накинул пальто, и мы вышли из хаты. Волнение невольно охватило меня, когда пошли мы, спускаясь с пригорка к пруду, чтобы, миновав его, снова подняться к усадьбе знаменитого писателя…».
Впервые в истории литературы женщина-поэт и прозаик посвятила книгу мужчине-поэту. Светлана Ермолаева писала ее с 1980 года, со дня кончины Владимира Высоцкого и по сей день, 37 лет ежегодной памяти не только по датам рождения и кончины, но в любой день или ночь. Больше половины жизни она посвятила любимому человеку, ее стихи — реквием скорбной памяти, высокой до небес. Ведь Он — Высоцкий, от слова Высоко, и сей час живет в ее сердце. Сны, где Владимир живой и любящий — нескончаемая поэма мистической любви.
Роман о жизни и борьбе Фридриха Энгельса, одного из основоположников марксизма, соратника и друга Карла Маркса. Электронное издание без иллюстраций.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Жизнь моя, очень подвижная и разнообразная, как благодаря случайностям, так и вследствие врожденного желания постоянно видеть все новое и новое, протекла среди таких различных обстановок и такого множества разнообразных людей, что отрывки из моих воспоминаний могут заинтересовать читателя…».
Творчество Исаака Бабеля притягивает пристальное внимание не одного поколения специалистов. Лаконичные фразы произведений, за которыми стоят часы, а порой и дни титанической работы автора, их эмоциональность и драматизм до сих пор тревожат сердца и умы читателей. В своей уникальной работе исследователь Давид Розенсон рассматривает феномен личности Бабеля и его альтер-эго Лютова. Где заканчивается бабелевский дневник двадцатых годов и начинаются рассказы его персонажа Кирилла Лютова? Автобиографично ли творчество писателя? Как проявляется в его мировоззрении и работах еврейская тема, ее образность и символика? Кроме того, впервые на русском языке здесь представлен и проанализирован материал по следующим темам: как воспринимали Бабеля его современники в Палестине; что писала о нем в 20-х—30-х годах XX века ивритоязычная пресса; какое влияние оказал Исаак Бабель на современную израильскую литературу.