В пургу и после - [64]

— Ну и хозяева же мы, Нина Сергеевна!.. — хлопнув себя по лбу, сказал Влас. — Харчи-то сгорели!..

Да, все продукты остались там, под обугленными развалинами, дымившимися на месте жилдома.

— Вызывай самолет, — сказал Касьянов, перейдя с Ниной на «ты». Когда они стояли друг перед другом, трясущиеся от неожиданной беды, перепачканные в саже и злые, тут уже было не до условностей этикета.

— Влас, запускай дизеля, — приказала Нина и пошла в радиорубку.

Касьянов, не дожидаясь приглашения, прошел следом.

В эфире творилось что-то невообразимое — сплошной свист и вой, Нина сказала, что это наверняка магнитная буря, связь теперь неустойчивая, начались полярные сияния, жди беды.

— Разве было сияние? — удивился Касьянов.

— Оно и сейчас висит.

Выглянув в окно, Касьянов не увидел в небе ничего примечательного — просто поверху плыли чуть светящиеся облака.

— Они всегда такие, — сказала Нина. — Какими их рисуют — красными, желтыми, они бывают очень редко, может, раз в год. А обычное сияние именно такое — зеленовато-голубое.

В это время ей удалось поймать диксонскую волну, и она прильнула к рации. Касьянов отвернулся и закурил.

Он слышал частый перестук телеграфного ключа и писк в наушниках тоже слышал, но азбука Морзе ничего не могла сказать ему, Касьянов не был радистом.

— Черт знает что!.. — в сердцах сказала Нина и швырнула наушники на стол. — Дайте мне сигарету, — все так же рассерженно попросила она Касьянова.

— Что случилось?

— Диксон штормит. Дня три аэропорт будет закрыт.

— А как же?..

— Вот так! Будем сидеть и ждать у моря погоды.

— Но ведь, кроме Диксона, есть и другие аэропорты?.. — неуверенно сказал Касьянов.

— Вся Арктика штормит, — устало ответила Нина. Хлопнула дверь, и в радиорубку втиснулся Влас.

— Чего слышно? Скоро нас будут спасать?

— На днях, а может, раньше… — сказала Нина.

— Но вы объяснили, что у нас стихийное бедствие? — спросил Касьянов.

— Ничего я не стала объяснять! Вызвала спецрейс, там поймут… Не маленькие…

Неожиданно она уронила голову на стол и заплакала, часто вздрагивая острыми плечами. Влас недовольно покосился на Касьянова, и Касьянов осторожно вышел из рубки. Затем он услышал истеричный всхлип Нины:

— Убери руки, слышишь?! Да уйди же ты, видеть тебя не могу!..

Отворилась дверь радиорубки, вышел смущенный Влас, с сожалением махнул рукой и отправился спать в комнату вахтенного метеоролога. Немного постояв в коридоре, Касьянов тоже пошел спать. Уже улегшись на свою кровать, он вспомнил, что и Гошкин абалаковский рюкзак сгорел, и деньги сгорели, и документы, теперь хлопот не оберешься, пока все восстановишь, и еще он пожалел, что в свое время не застраховал свою жизнь от несчастных случаев. Ведь агент госстраха, деловитая тетечка с черными усиками, каждое пятое число каждого месяца просит его застраховаться, а он… «приеду и обязательно застрахуюсь!».

Уже окончательно засыпая, Касьянов вдруг подумал, что он сегодня мог умереть. Мысль казалась дикой, нелепой и оттого такой тревожаще реальной, что Касьянов проснулся, сел на кровати и закурил, прикрывая огонек руками, чтобы не разбудить Власа.

Механик, видно, не спал. Ворочался, кряхтел, глухо кашлял. Затем он повернулся к Касьянову и сказал:

— А что, инженер, крепко повезло нам сегодня?.. Могли не успеть выскочить, свободно могли не успеть…

Чужой страх придал Касьянову сил, и он уже снисходительно заметил:

— Успели бы… Я думаю, что денька три голодать придется, вот это мне не нравится.

— За это не бойся. Есть карабин, ружье… Утречком уйду в тундру, подстрелю чего-нибудь, — пообещал Влас.

«Мда, приключение, — подумал Касьянов. — Будет о чем рассказать». И с этой мыслью он уснул.

Два дня подряд Влас ходил в тундру с ружьем и карабином, все надеялся встретить медведя или хотя бы куропатку, но живность будто вымерла. Нина и Касьянов безвылазно сидели в метеодоме, изредка выходили к «Гамме», Касьянов бегло проглядывал показания приборов и успокоено захлопывал крышку — генератор вошел в режим, делать больше было нечего. Сеансы связи не приносили ничего утешительного, на Диксоне мела пурга и по прогнозу циклон смещался к северо-западу, так что вскоре и над островом должна была испортиться погода. Наутро после пожара Нина раскопала среди мокрых обуглившихся бревен кастрюлю с почерневшей солью; находке обрадовались, оставалось дело за малым — надеялись на охотничье умение Власа, но за два дня он смог промыслить лишь маленького, с девичью ладошку, горностая. Шкурку Влас аккуратно снял, принялся выделывать, а тушку разрубили на три части и сварили.

За эти дни Касьянов зарос, но от предложенной Власом опасной бритвы отказался. Нина поглядывала на Касьянова с бабьей жалостью, и ему это было приятно.

Утром третьего дня, когда Влас, напившись кипятку, снова отправился на охоту, Нина подсела к Касьянову, гревшему руки у печи, и негромко начала рассказывать про свою жизнь — как училась в школе, мечтала стать геологом, потом влюбилась, поступила в гидрометтехникум, это под Москвой, двадцать минут на электричке, город Железнодорожный, и как вышла замуж, родила дочку, а с мужем разошлась, и теперь дочка живет с мамой, на материке, а Нина зимует на островах. Касьянов слушал, сочувственно морщился, изредка успокаивающе говорил: «Ничего, ничего, еще вся жизнь впереди…» — а сам думал о том, что как-то так по-глупому получается, что одни только разведенные женщины и встречаются ему в жизни. Может, их так много теперь развелось? Чего же им не хватало в той жизни, при муже, в семье?.. Может быть, самостоятельности? Ведь если поглядеть, то и Ирина, и Лида, и эта Нина — вполне самостоятельные женщины, каждая из них достаточно эмансипирована, может работать наравне с мужчинами, и даже лучше, на работе все их ценят и уважают, а личная жизнь трещит по швам, больше трех лет ни одна не выдержала, почему же это?.. А может, мужчины теперь стали не такие? Черт их разберет, этих женщин! Сами не знают, чего хотят.