В пургу и после - [18]

Потом за стенкой заиграла музыка, видно, включили транзистор. Потом все стихло.

Бурков еще раз огляделся, подбросил дров в печку и, не раздеваясь, полез на нары спать.

Среди ночи проснулся, поглядел в черный потолок, повернулся на бок. Окно, заиндевевшее изнутри и заметенное снегом снаружи, едва светлело мутным прямоугольником на черной стене.

И стало Буркову так тоскливо, как еще никогда не бывало, хотя попадал он в разные передряги, из которых иной раз не чаял выбраться живым; и тут впервые в жизни Бурков пожалел себя и вечную неприкаянность, и до боли захотелось ему услышать человеческий голос, даже не утешающий, а просто голос, живой, теплый.

Со всего маха он трахнул кулаком по фанерной перегородке. За стенкой кто-то негромко ойкнул, а потом девичий голос воинственно произнес:

— Ну, кому там делать нечего?!

Бурков смущенно улыбнулся и счел за лучшее промолчать.

С обладательницей воинственного голоса он познакомился на следующий вечер. Целый день до того он возился в сарае с намертво замерзшим бульдозером, пытаясь запустить мотор. С дизелями Буркову приходилось сталкиваться, когда он шесть месяцев болтался в Баренцевом море с рыбаками — вначале матросом-рыбообработчиком, а после, когда заболел моторист, Бурков перебрался в теплое машинное отделение. Промучившись с бульдозером без толку, Бурков пришел в свою избу, лишь чуть отогрелся и отправился на двор рубить дрова впрок. До темноты он орудовал колуном, все поглядывая на соседнее крыльцо.

В девять часов, когда уже вовсе стемнело, к тому крыльцу подошла молодая женщина, быстро сдернула замок с двери и прошмыгнула внутрь. Для виду Бурков еще некоторое время, не видя ничего перед собой, колол дрова, а потом, решившись, постучал в соседнюю дверь.

— Хозяйка! Дрова нужны? — спросил он, гулко топая ногами, чтобы сбить с унтов снег и щепки.

— Что? — спросила, выходя на крыльцо, соседка. Прищурившись, Бурков вначале разглядел ее как следует — невысокая, конопатая, нос картошкой и губы пухлые — и лишь затем сказал, посмеиваясь:

— Анекдот такой есть… Часа в два ночи стучат к одному мужику в окошко и спрашивают: «Хозяин, дрова нужны?» А он в ответ: «Да иди ты к такой-то матери!..» Утром просыпается, а дрова-то и стибрили!.. — И Бурков широко заулыбался, приглашая и соседку посмеяться, но она лишь вздохнула.

— Проходите в дом, что ли… Я замерзла стоять…

Бурков поглядел на теплую кофту с намотанным поверх пуховым платком, лыжные штаны, выглядывавшие из-под байковой юбки, и подумал, что соседка его слишком нежна для такого климата. Крякнув, он вошел в сени, оставил там колун и следом за хозяйкой вошел в дом. Керосиновая лампа горела дымно, и стекло было почти черным. В избе было чисто, но как-то неуютно — ни салфеточек, ни кружевных накидок на подушках, вся обстановка была точь-в-точь как на его половине, лишь в углу стоял аккордеон и высилась стопка книг, перевязанных бечевкой.

— Иван, — сказал Бурков, протягивая соседке руку. — Маша, — тихо ответила соседка.

— Иван да Марья, — подытожил Бурков и поискал глазами, на что сесть.

У кухонного столика увидал табуретку, придвинул ее к печи и уселся, грея у огня озябшие даже в меховых рукавицах руки.

— Вы надолго сюда? — спросила Маша, продолжая стоять у порога.

— Не знаю пока… Поротов сказал, оформит механиком и трактористом. Так что поглядим…

— Уедете вы скоро, — сказала Маша и сожалеюще вздохнула.

— Это почему?

— Не держатся у нас на фактории механики… Бегут.

— Да почему? — обеспокоенно крикнул Бурков.

— Не знаю… Я здесь третий год живу. Механиков десять, поди, сменилось. Может, работа трудная, а может, скучно им…

— А вам тут не скучно?

— Скучно, — ответила Маша и устало зевнула, прикрывая ладошкой рот. — Да я уж свыклась…

— Как же вас сюда занесло?

— После техникума, — ответила Маша и снова зевнула. — Я тут зоотехником работаю.

— Лисиц разводите?

— И лисиц, и песцов, и соболей… — все так же тихо ответила Маша. — Чаю попьете?

— Пожалуй, попью.

— А может, пельменей сварить? У меня готовые есть.

— Можно и пельменей, — ответил Бурков. — Можно и до пельменей чего-нибудь…

— С этим у нас строго — сухой закон, — виновато улыбнувшись, сказала Маша. — Но я могу к Верке сбегать, к продавщице… Это рядом, через дорогу… Мне она отпустит. А всем остальным только по воскресеньям.

Маша накинула на плечи полушубок и вышла из избы. Бурков задумчиво поглядел ей вслед, похлопал себя по карманам в поисках папирос, вспомнил, что оставил их на столе, но выходить из нагревшейся избы было лень, и он остался безучастно сидеть возле печки, подставляя ладони отблескам горячего пламени.

Вместе с бутылкой спирта Маша принесла кулек шоколадных конфет.

— Вы сами пейте, а я лучше конфету погрызу, — смущаясь, сказала она. — Вы не думайте, я не притворяюсь, у нас на фактории все знают, что я не пью…

— Я тоже не буду, — сказал Бурков. — Хотел так только, для компании… Тогда, может, музыку включим?

— Приемник я на ферме забыла, — сожалеюще вспомнила Маша. — Пельмени поставлю и сбегаю, здесь рядом… У нас здесь все рядом, все под боком, ходить только некуда. Ферма и дом, дом и ферма… Вы не думайте, я не жалуюсь, но правда скучно.